Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— Охотно, отвѣчалъ Аятоніо, и не заставляя долго себя просить сѣлъ на дубовый пень, и настроивъ рабель пропѣлъ слѣдующій романсъ:

Олалья! искренно я вѣрю,
Что любишь ты меня,
Хоть ты молчишь, но я лелѣю
Мечту, что ты моя.
Чѣмъ болѣе ты равнодушной
Казаться хочешь мнѣ,
Тѣмъ я полнѣй живу надеждой
На перекоръ тебѣ.
Хоть у тебя, ты говорила
И чувствовать дала,
Грудь бѣлая изъ камня, сердцежъ —
Гранитная скала.
Но все же, сквозь твои упреки,
Сквозь холодность твою,
Живымъ лучомъ своимъ надежда
Ласкаетъ мысль мою,
И оттого-то безъ боязни,
Я въ будущность гляжу.
Что нѣжность и твоя суровость
Мнѣ говоритъ: люблю.
И ежели любовь вниманьемъ
Обозначается,
Тогда твое ко мнѣ вниманье
Чѣмъ увѣнчается?
И если правда, что услугамъ
Дано смягчать сердца,
Тогда мои тебѣ услуги
Благого ждутъ конца.
Олалья! вѣрь, тебя люблю я
Безъ помышленій злыхъ,
Богъ видитъ, нѣтъ преступной цѣли
Въ намѣреньяхъ моихъ.
Цѣпями шелковыми церковь
Соединяетъ насъ,
И ихъ я радостно надѣну,
Съ тобой соединясь.
Когда-жъ откажешь, то клянуся
Не выходить съ тѣхъ поръ —
Когда не стану капуциномъ
Я — никогда изъ горъ.

Не успѣлъ пѣвецъ замолкнуть, какъ Донъ-Кихотъ началъ просить его продолжать пѣніе, но Санчо, котораго давно уже клонило ко сну, воспротивился этому, говоря, что время подумать и объ отдыхѣ, и что добрые пастухи, трудясь цѣлый день, не могутъ пѣть потомъ всю ночь.

— Понимаю тебя, сказалъ Донъ-Кихотъ; понимаю, что головѣ, отягченной виномъ, сонъ нужнѣе музыки.

— Нечего Бога гнѣвить, каждому досталась своя доля, возразилъ Санчо.

— Согласенъ: и я нисколько не намѣренъ мѣшать тебѣ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Располагайся какъ знаешь. Людямъ не моего званія приличнѣе бодрствовать, чѣмъ отдыхать. Перевяжи только мнѣ ухо, потому что оно страшно болитъ.

Санчо собирался исполнить это приказаніе, но одинъ изъ пастуховъ попросилъ рыцаря не безпокоить своего оруженосца, и нарвавъ нѣсколько листьевъ розмарина, разрѣзавъ и перемѣшавъ съ солью, приложилъ ихъ въ уху Донъ-Кихота, совѣтуя ему удовольствоваться однимъ этимъ лекарствомъ, оказавшимъ дѣйствительную пользу.

Глава XII

Между тѣмъ въ собесѣдникамъ нашимъ прибылъ еще одинъ парень изъ тѣхъ, которые доставляли своимъ товарищамъ изъ деревни провизію. «Братцы!» сказалъ онъ имъ; «знаете ли, что случилось?»

— А почему мы можемъ знать? отозвался какой то пастухъ.

— Знайте же, что студентъ нашъ Хризостомъ умеръ сегодня утромъ, и всѣ втихомолку говорятъ, будто его извела любовь въ этой колдуньѣ Марселѣ, дочери Гильома богатаго, которая бродитъ вокругъ нашихъ пастбищъ, одѣтая въ пастушье платье.

— Какъ въ Марселлѣ? отозвался чей то голосъ.

— Къ ней, въ ней, отвѣчалъ крестьянинъ: но всего удивительнѣе, что въ своей духовной Хризостомъ завѣщеваетъ похоронить себя какъ невѣрующаго, среди чистаго поля у той самой скалы, съ которой льется источникъ пробковаго дерева; на этомъ мѣстѣ онъ, какъ слышно, увидѣлъ въ первый разъ Марселлу. Кромѣ того онъ проситъ о многомъ другомъ, чего церковные старшины наши не хотятъ исполнять, потому что, но ихнему приговору, это будетъ какъ будто не совсѣмъ по христіански. Другъ же Хризостома Амброзіо настаиваетъ, чтобы послѣдняя воля покойника была выполнена во всей точности; споры эти всполошили теперь всю нашу деревню. Увѣряютъ, однако, что нее будетъ исполнено по желанію Амброзіо и другихъ друзей покойника. Завтра славно такъ станутъ хоронитъ его на томъ самомъ мѣстѣ, которое онъ выбралъ для своей могилы; тутъ будетъ на что поглядѣть, и я непремѣнно отправлюсь на похороны, хотя бы мнѣ и не приходилось возвращаться въ деревню.

— Пойдемъ всѣ вмѣстѣ, крикнулъ одинъ изъ пастуховъ, только бросимъ сначала жребій, кому остаться стеречь стада.

— Не нужно кидать жребія; я и безъ того останусь, сказалъ другой пастухъ, и за это не требую отъ васъ никакой благодарности; не пойду я потому, что занозилъ ногу и не могу сдѣлать ни шагу.

— А все-таки спасибо тебѣ, сказалъ Педро.