Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Санчо! слова твои напомнили мнѣ исторію одного современнаго намъ поэта. Въ сатирѣ своей на придворныхъ дамъ онъ не упомянулъ объ одной, противъ которой не дерзнулъ открыто возстать. Разсерженная такимъ невниманіемъ, дама эта побѣжала къ поэту и просила пополнить пробѣлъ въ его сатирѣ, грозя ему въ противномъ случаѣ страшно отомстить. Сатирикъ поспѣшилъ исполнить ея желаніе и отдѣлалъ ее такъ, какъ не отдѣлали бы ее языки тысячи дуэній. Дама осталась этимъ очень довольна, потому что пріобрѣла извѣстность, хотя и безславную. Нельзя не припомнить тутъ кстати и того пастуха, который съ единственной цѣлью обезсмертить свое имя, сжегъ причисленный къ семи чудесамъ свѣта знаменитый храмъ Діаны Эфееской, и что-жъ? не смотря на всѣ усилія скрыть его имя и тѣмъ помѣшать снѣдавшему его желанію обезсмертить себя, — мы знаемъ, что онъ звался Геростратомъ.

Нѣчто въ этомъ же родѣ я сообщу тебѣ, разсказавъ происшествіе съ славнымъ императоромъ нашимъ, Карломъ пятымъ. Однажды онъ пожелалъ осмотрѣть въ Римѣ Пантеонъ Агриппы, этотъ нѣкогда знаменитый храмъ всѣхъ боговъ, а нынѣ храмъ всѣхъ святыхъ; зданіе наилучше сохранившееся изъ всѣхъ памятниковъ языческаго Рима, и краснорѣчивѣе другихъ свидѣтельствующее о величіи и могуществѣ его строителей. Онъ устроенъ въ видѣ купола, и хотя свѣтъ падаетъ въ него только чрезъ полукруглое отверстіе на самой вершинѣ его, тѣмъ не менѣе онъ освѣщается такъ ярко, что можно думать, будто свѣтъ входитъ въ него безпрепятственно со всѣхъ сторонъ. Въ это-то отверстіе августѣйшій посѣтитель обозрѣвалъ пантеонъ, вмѣстѣ съ однимъ молодымъ римляниномъ, обратившимъ вниманіе императора на всѣ замѣчательныя частности этого чуднаго зданія. Когда императоръ удалялся уже съ своего мѣста, проводчикъ неожиданно сказалъ ему: «государь! я не могу скрыть отъ вашего величества странной мысли, тревожившей меня нее время, какъ вы стояли у этого отверстія. Мнѣ все хотѣлось столкнуть васъ внизъ и вашею смертью обезсмертить себя». «Не могу не поблагодарить васъ за неисполнѣніе вашего желанія», отвѣтилъ императоръ, «и чтобы впредь не вводить васъ во искушеніе, запрещаю вамъ отнынѣ на всегда быть тамъ, гдѣ буду я». Съ послѣднимъ словомъ императоръ очень любезно простился съ своимъ проводникомъ. Все это показываетъ, Санчо, какъ сильно въ человѣкѣ желаніе заставить говорить о себѣ. Какъ ты думаешь, изъ-за чего Горацій Коклексъ, обремененный оружіемъ, кинулся съ высокаго моста въ Тибръ? Что побудило Муція Сцеволу сжигать руку свою на раскаленномъ желѣзѣ? Что воодушевило Курція низвергнуться въ огненную бездну, внезапно развергшуюся предъ нимъ среди вѣчнаго города? почему Цезарь перешелъ чрезъ Рубиконъ, послѣ столькихъ зловѣщихъ предзнаменованій? И, наконецъ, въ наши дни, что устремило Кортеца съ горстью храбрецовъ на завоеваніе новаго свѣта? что побудило ихъ отодвинуть отъ берега свои корабли и отнять у себя средства къ отступленію? Всѣми ими двигала жажда извѣстности, жажда той частицы земнаго безсмертія, которой заслуживаютъ ихъ величественныя дѣла. Но мы, христіане — католики и странствующіе рыцари, мы должны скорѣе трудиться для славы вѣчной, уготованной вамъ въ обители небесной, нежели для той преходящей извѣстности, которая умретъ вмѣстѣ съ этимъ міромъ. Подчинимъ же, Санчо, наши дѣянія слову той религіи, въ лонѣ которой мы имѣемъ счастіе пребывать; и убивая великановъ, смиримъ нашу гордость, зависть побѣдимъ великодушіемъ, гнѣвъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ, жадность воздержаніемъ, сонъ — легкой пищей и настойчивымъ бодрствованіемъ, наконецъ страсти вѣрностью, которой мы обязаны избраннымъ нами дамамъ. Восторжествуемъ надъ лѣностью, объѣзжая четыре части свѣта, и отыскивая случаи, могущіе содѣлать насъ не только истинными христіанами, но вмѣстѣ и славными рыцарями. Вотъ, Санчо, ступени, по которымъ можно и должно достигать неумирающей славы.

— Все это я понимаю очень хорошо, отвѣчалъ Санчо, но сдѣлайте одолженіе, разъясните мнѣ одно тревожащее меня сомнѣніе.

— Открой мнѣ его, и я отвѣчу тебѣ, какъ могу, сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Скажите мнѣ, гдѣ теперь эти Іюли, и Августы и другіе названные вами рыцари? спросилъ Санчо.

— Язычники, безъ сомнѣнія, въ аду, а христіане, если они вели на землѣ праведную жизнь, находятся въ раю или въ чистилищѣ.

— Ладно, но скажите еще, продолжалъ Санчо, надъ прахомъ этихъ важныхъ лицъ теплятся ли никогда непогасаемыя серебряныя лампады? гроба, въ которыхъ схоронены тѣла ихъ, украшены ли парчами и восковыми изображеніями костылей, головъ, ногъ и рукъ? и если не этимъ, то скажите, чѣмъ они украшены?