Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Онъ умѣлъ дѣйствовать, а я — писать. Мы составляемъ съ нимъ одно тѣло и одну нераздѣльную душу, на перекоръ какому-то самозванному тордегиласскому историку, который дерзнулъ или дерзнетъ писать своимъ грубымъ, дурно очиненнымъ страусовымъ перомъ похожденія моего славнаго рыцаря. Эта тяжесть не по его плечамъ, эта работа не для его тяжелаго ума, и если ты когда-нибудь встрѣтишь его, скажи ему, пусть не тревожитъ онъ усталыхъ и уже тлѣющихъ костей Донъ-Кихота; пусть не ведетъ онъ его, на перекоръ самой смерти въ старую Кастилію, [32] вызывая его изъ могилы, гдѣ онъ лежитъ вытянутымъ во весь ростъ, не имѣя возможности совершить уже третій выѣздъ. Чтобы осмѣять всѣ выѣзды странствующихъ рыцарей, довольно и тѣхъ двухъ, которые онъ совершилъ на удивленіе и удовольствіе всѣмъ — до кого достигла вѣсть о немъ въ близкихъ и далекихъ краяхъ. Сдѣлавши это, ты исполнишь христіанскій свой долгъ, подашь благой совѣтъ желающему тебѣ зла, а я — я буду счастливъ и гордъ, считая себя первымъ писателемъ, собравшимъ отъ своихъ писаній всѣ тѣ плоды, которыхъ онъ ожидалъ. Единымъ моимъ желаніемъ было предать всеобщему посмѣянію сумазбродно лживыя рыцарскія книги, и, пораженныя на смерть истинной исторіей моего Донъ-Кихота, онѣ тащатся уже пошатываясь и скоро падутъ и во вѣки не подымутся. — Прощай!

КОНЕЦЪ.