Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Дитя мое, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, я говорю о томъ милосердіи, которое Всевышній являетъ мнѣ въ эту минуту, забывая мои прегрѣшенія. Я чувствую, какъ просвѣтлѣваетъ разсудокъ мой, освобождаясь изъ подъ тумана рыцарскихъ книгъ, бывшихъ моимъ любимымъ чтеніемъ; я постигаю въ эту минуту всю пустоту и лживость ихъ и сожалѣю только, что мнѣ не остается уже времени прочесть что-либо другое, могущее освѣтить мою душу. Дитя мое, я чувствую приближеніе моихъ послѣднихъ минутъ и отходя отъ міра, не желалъ бы оставить по себѣ память полуумнаго. Я былъ безумцемъ, но не хочу, чтобы смерть моя стала тому доказательствомъ. Дитя мое, позови моихъ добрыхъ друзей: бакалавра, цирюльника и священника, скажи имъ, что я желаю исповѣдаться и сдѣлать предсмертное завѣщаніе.

Племянницѣ не къ чему было звать никого, потому-что при послѣднихъ словахъ Донъ-Кихота, всѣ хорошіе знакомые его собрались въ его комнату. «Друзья мои»! сказалъ имъ несчастный гидальго, «поздравьте меня, вы теперь видите здѣсь не Донъ-Кихота Ламанчскаго, а простаго гидальго Алонзо-Кихана, названнаго добрымъ за свой кроткій нравъ. Съ этой минуты я сталъ отъявленнымъ врагомъ Амадиса Гальскаго и всего его потомства; я возненавидѣлъ безсмысленныя исторіи странствующихъ рыцарей и вижу все зло, причиненное мнѣ чтеніемъ этихъ небылицъ; при послѣднихъ земныхъ минутахъ, по милости Божіей, просвѣтлевая умомъ, я объявляю — какъ ненавижу я эти книги.

Услышавъ это, всѣ подумали, что больной переходитъ къ какому-то новаго рода безумству и Карраско воскликнулъ:

— Господинъ Донъ-Кихотъ, побойтесь Бога; теперь, когда мы знаемъ навѣрное, что Дульцинея разочарована, когда всѣ мы готовы сдѣлаться пастухами и проводить нашу жизнь въ пѣніи, въ эту минуту вы покидаете насъ и намѣреваетесь сдѣлаться отшельникомъ. Ради Бога, придите въ себя и позабудьте весь этотъ вздоръ.

— Который, увы, наполнилъ всю мою жизнь, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Да, этотъ вздоръ былъ слишкомъ дѣйствителенъ, и дай Богъ, чтобы хоть смерть моя могла сколько-нибудь оправдать меня. Друзья мои! Я чувствую, что приближаюсь къ дверямъ вѣчности и думаю, что теперь не время шутить. Позовите священника исповѣдать меня и нотаріуса написать духовную.

Друзья Донъ-Кихота въ изумленіи переглянулись между собой. Приближеніе смерти больнаго было несомнѣнно: въ этомъ убѣждало возвращеніе къ нему разсудка. И хотя у нихъ оставалось еще нѣкоторое сомнѣніе, но дальнѣйшія слова Донъ-Кихота, полныя глубокаго смысла и христіанскаго смиренія, окончательно разубѣдили ихъ.

Священникъ попросилъ всѣхъ удалиться изъ комнаты и оставить его наединѣ съ умирающимъ, и онъ исповѣдалъ больнаго тѣмъ временемъ, пока Карраско привелъ нотаріуса. Съ бакалавромъ пришелъ Санчо, и когда онъ узналъ о безнадежномъ положеніи своего господина, когда онъ увидѣлъ въ слезахъ племянницу и экономку, онъ не выдержалъ и тяжело зарыдалъ.

По окончаніи исповѣди, священникъ сказалъ друзьямъ Донъ-Кихота: «друзья мои! Алонзо Кихано возвращенъ разсудокъ, но ему не возвратится уже жизнь. Войдите къ нему, пусть онъ сдѣлаетъ свои предсмертныя распоряженія».

Это извѣстіе усилило ручьи слезъ, увлажавшія глава племянницы и экономки Донъ-Кихота и вѣрнаго слуги его Санчо Пансо; всѣ они не могли не сожалѣть отъ души больнаго, который и тогда какъ былъ Алонзо Кихано Добрый и тогда, какъ сталъ рыцаремъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, всегда отличался своимъ умомъ, своимъ кроткимъ и пріятнымъ характеромъ, и его любили не только слуги, друзья и родные, но всякій, кто только зналъ его.

Вошелъ нотаріусъ, взялъ листъ бумаги, написалъ вступительныя слова духовной, въ которыхъ поручалась Богу душа Донъ-Кихота и по выполненіи всѣхъ формальностей, написалъ подъ диктовку умирающаго:

«Завѣщеваю, чтобы деньги мои, оставшіяся у Санчо, котораго я во время моего сумасшествія держалъ при себѣ оруженосцемъ, были оставлены у него, въ вознагражденіе нашихъ счетовъ, и если-бы оказалось что ихъ больше, чѣмъ сколько я остаюсь ему должнымъ, пусть оставитъ онъ этотъ незначительный остатокъ у себя и да хранитъ его Богъ. Если во время моего сумасшествія, я ему доставилъ обладаніе островомъ, то теперь, просвѣтлѣвъ умомъ, я бы сдѣлалъ его, еслибъ могъ, обладателемъ королевства; онъ заслуживаетъ этого своимъ простодушіемъ, искренностью и вѣрностью. Обратясь за тѣмъ къ Санчо, онъ сказалъ ему: «другъ мой! Прости мнѣ, что увлекшись мечтой о существованіи странствующимъ рыцарей, я въ порывѣ безумства увлекъ и тебя и выставилъ тебя напоказъ людямъ; такимъ же полуумнымъ, какимъ былъ я самъ».