Дон-Коррадо де Геррера

Поутру это приключение сделалось известно почти всему городу: иные изумлялися, иные говорили, что Райдриф поступил так, как оскорбленный и раздраженный отец; другие осуждали его и называли варваром, говорили, что невинная Шарлотта была обманута и она довольно бы была наказываема и собственным своим раскаянием. Рана его не так была опасна, и он скоро встал с постели — но дочь его была уже во гробе, была засыпана землею. Оскорбленная честь его пробудилась, и мщение воспылало в груди его. Он ищет Дон-Коррада; приезжает в его владение, в его дом, но поздно. Злодей, опасаясь худых следствий, на другой же день продал свое поместье и выехал из Германии. Август Фон-Райдриф, мучимый злобою, возвращается назад, горесть овладела им; он кается, сожалеет о Шарлотте, но поздно.

Дон-Коррадо и Ричард, утомленные пятидневною дорогою, с намерением отдохнуть, остановились на постоялом дворе, находящемся недалеко от Бригге[37]. И тут Дон-Коррадо, будучи в таких обстоятельствах, убегай от своих злодейств, и тут сделал злодейство. В доме, где они остановились, была невинность — девушка семнадцати лет, находившаяся в услугах. Дон-Коррадо увидел ее, и белое с нежным румянцем ее лицо, русые кудри, голубые глаза воспламенили его. Ричард сунул ей в руку несколько гульденов[38] и сказал ей, что Дон-Коррадо смертельно в нее влюблен, что хочет ее увезть и на ней жениться и что если она согласна, то в два часа ночи пришла бы к ним в комнату. Добросердечная девушка соглашается и приходит в комнату. Подобно воспаленному тигру бросается на нее Дон-Коррадо; она кричит; Ричард приставляет к груди ее шпагу — и тихий, томный крик возвещает победу изверга. Несчастная залилась слезами; ее утешают; Дон-Коррадо уверяет ее в своей любви; клянется, что он ее не покинет. Коляска была уже готова; они берут с собою несчастную девушку, отъезжают на полверсты от постоялого двора. И Дон-Коррадо, давший клятву не оставлять ее, Дон-Коррадо толкает Ричарда; он понимает — и обольщенная девушка стремглав летит из повозки; она вскрикнула, посмотрела, но коляска скрылась из глаз ее. Проклиная обольстителя, она возвратилась домой и, залившись слезами, призналась в своем преступлении. Добрые хозяева ее простили.

Дон-Коррадо приезжает в Бриггу; на заставе спрашивают у него бумаг. Дон-Коррадо говорит, что они потеряны; хочет объясниться на словах; ему не верят; выводят его из коляски; однако, к счастию, он уверил, что Ричард едет только с ним из Ганга[39], чтобы увидеться здесь с родными; Ричарда отпускают, а Дон-Коррада отводят в темницу. Он твердо полагался на своего друга и не страшился. Так, он отгадал. Поутру выводят его из тюрьмы, и незнакомый человек, приведенный Ричардом, хочет броситься к нему на шею, трясется и падает на землю.

— Боже мой! Боже мой! — кричит Ричард. — Спирту, спирту! Или воды, скорее, скорее!

Поблизости не случилось ни того, ни другого, да для его и не нужно было. Неизвестный сам приходит в чувства, которых он и не лишался.

— Любезный племянник! — говорит он. — В каком ты состоянии — ты в темнице?

Дон-Коррадо, всё понявший, говорит:

— Ах, дядюшка! я... я потерял свои бумаги; словам моим не верили, и я в темнице.

— Теперь вы свободны, — сказал ему караульный офицер. Дон-Коррадо уходит, и чрез несколько часов любезный дядюшка, взявши несколько денег, приносит ему пашпорт и получает награждение за искусно сыгранную им ролю. Не медля ни минуты, выезжают они из Бригги. Чрез два дни приезжают в приморский город Остенде[40] и останавливаются на квартире у одного старинной службы порутчика. Добрый старик, лишившися давно жены и детей, но имея небольшой достаток, воспитывал одну девушку с тем, чтобы по смерти она приняла его фамилию и пользовалась бы всем его имением. Эта девушка называлась Олимпиею. Грубая кисть моя не может изобразить красоты ее; скажу только, что она была одна из трех граций[41], и ей одной должно было не воспламенить, но пленить, пронзить каменное сердце Дон-Коррада. Он полюбил ее страстно. Он даже выбранил Ричарда за то, что сей советовал ему увезть ее.

— Первая минута, — говорил он, — когда я увидел ее, эта минута сделалась началом моей любви, а с последнею моей жизни она окончится.