Дон-Жуан

Но я философ: черт их побери —
Зверей, людей и деньги, — но не милых,
Прелестных женщин. Что ни говори,
Их проклинать я все-таки не в силах!
Все остальное к черту: воспари
Душой и духом — я всегда ценил их,
Но в чем их суть и в чем их глубина —
Не знаю, разрази их сатана!

23

Как Афанасий[311], я всему на свете
Анафему легко провозгласил.
Он на врагов излил проклятья эти
И верующих души умилил;
На протяженье нескольких столетий
Его речей неудержимый пыл,
Как радуга цветистая, сияет
И требников страницы украшает.

24

Оставил я высокую чету
В объятьях сна. Но нет, не спит Гюльбея!
Жене порочной спать невмоготу,
Когда, греховной страстью пламенея
К холостяку, заветную мечту
Свиданья предстоящего лелея,
Она томится, сердится, горит
И на супруга спящего глядит.

25

Увы! И под роскошным балдахином,
И под открытым небом жестока,
По вышеобозначенным причинам,
Терзающая женщину тоска.
Ни пышные пушистые перины,
Ни золото, ни яркие шелка
Не утешали бедную Гюльбею,
Обманутую в брачной лотерее.

26

Тем временем «девица» Дон-Жуан
И прочие красавицы толпою
Пошли в сераль, где их держал султан,
Как водится, под стражею двойною.
Хариты[312] разных климатов и стран
Там предавались лени и покою,
Но, словно птички в клетке, грезы их
Томились жаждой радостей живых.

27

Люблю я женщин и всегда любил —
И до сих пор об этом не жалею.
Один тиран[313] когда-то говорил:
«Имей весь мир одну большую шею,
Я с маху б эту шею разрубил!»
Мое желанье проще и нежнее:
Поцеловать (наивная мечта!)
Весь милый женский род в одни уста.

28

Завидовать я мог бы Бриарею[314],
Творившему великие дела,
Когда бы он, десятки рук имея,
Имел и прочих членов без числа.
Но что нам до титанов? Мы — пигмеи!
И даже муза нынче предпочла
Великой доле быть женой титана
Простые приключенья Дон-Жуана.

29

Итак, в толпе красавиц мой Жуан
Подвергся искушению и риску.
Весьма жесток закон восточных стран
К тому, кто поглядит на одалиску;
Не то что у моральных англичан,
Где, если подойдешь ты слишком близко
К замужней леди, разум потеряв, —
Лишь полисмен возьмет за это штраф!

30

Однако роли он не забывал,
Лишь исподволь соседок созерцая;
За ними хмурый евнух поспешал,
А рядом, неусыпно наблюдая,
Чтобы никто не пел и не болтал,
Шла женщина уже немолодая
С довольно странным прозвищем: она
Мамашей дев была наречена.

31

Была ль она «мамашей» — кто поймет?
И «девами» ли были девы эти?
Но ей немалых стоило хлопот
Следить за ними и не быть в ответе.
И Кантемир[315] и, помнится, де Тот[316]
Рассказывают нам о сем предмете.
Пятнадцать сотен дев — легко сказать! —
Должна такая «мать» оберегать.

32