Донбасский декамерон

Не без внутреннего неудобства прокатился в тогдашнем сталинском трамвае московский прозаик Пантелеймон Романов. Спросите, кто это? И будете правы. Сегодня имя его прочно забыто, а тогда оно соперничало с самыми громкими в Союзе. Романов, кажется, не раз навещал Сталино. Возможно, еще в дореволюционной Юзовке бывал. Хотя, конечно, если бы бывал, знал бы, что у нее был статус местечка. Впрочем, ему слово.

В 1935 году Романов написал в очерке: «Еду в Сталино. Бывшая слобода Юзовка. Я ожидал найти здесь прежний провинциальный трамвай с одним вагончиком, куда садятся человека три, и он, ныряя и кланяясь, по неровным рельсам, как по ухабам, невесело бежит вперед. Останавливается на разъездах и при унылом молчании пассажиров ждет встречного. Но меня встречает обычный московский трамвай в два вагона, где найти место довольно трудно. Трудно найти в Сталино признаки бывшей слободы. Асфальт, трамваи, автомобили и на перекрестке милиционер, регулирующий движение».

Тут, товарищи, вот в чем дело. Все приезжавшие в Сталино ждали Юзовки, грязи и бескультурья. Не станем приукрашивать – действительно, все это было в наличии. И до середины пятидесятых – в количестве преизрядном. Но трамвай, как мы уже говорили, воплощал в себе не просто транспортное средство, но философию культурной, упорядоченной, разложенной по полочкам жизни. Но при все том гости шахтерской столицы попадали в яму когнитивного диссонанса. Дабы понятней разъяснить, приведем еще одно свидетельство.

Известный педагог Александра Катаева-Венгер в 30‑х, в детские свои годы, с родителями жила в Сталино. Она вспоминала: «Главный город Донбасса назывался тогда Сталино, и это тоже вызывало восторг и как бы усиливало ощущение причастности. Жители города – во всяком случае те девчонки и мальчишки, с которыми мне приходилось сталкиваться, – гордились этим. Полагаю, что гордились и взрослые. Потому что любовь к Сталину была в те годы неистовой, фанатичной, прямо-таки кликушеской».

Eстественным дополнением к этому восторгу прилагаются новые дома из шлакоблока и ровнехонький асфальт. Но! Тут же вам глиняные реки и невероятное количество сажи, копоти, угольной пыли. Напомню, только в Сталино с Макеевкой в то время насчитывалось до 660 терриконов.

Катаева-Венгер в своих воспоминаниях о Сталино тридцатых поверх рассказа об имени города добавляет: «Главной проблемой был уголь. Уголь накладывал отпечаток на все – на окружающую зелень, на лица людей; всюду, даже в самом Сталино, высились терриконы, в воздухе стояла угольная пыль. Мы выходили из дому в чистом платье, свежими, умытыми, а возвращались черными в буквальном смысле слова».

Вот тут-то на неподготовленных харьковцев, москвичей, киевлян нагло и вылетал донецкий трамвай. Как по мне, лучше всего визуально передано это в финале фильма «Раба любви». И находились люди, которым нравилось ездить в сталинском трамвае, которые любили степь, туман, ветерок и бескомпромиссную жесткость трамвайных скамеек. И, как писал родившийся на Берестовско-Богодуховском руднике поэт Дмитрий Кедрин: «Профиль юности бессмертной промелькнет в окне трамвая».

Но соль этих поездок оставляла след и в прозе.

В середине тридцатых в родной город вернулся с Дальнего Востока бывший моряк, начинающий писатель Петр Северов. И надо было такому случиться, что летом 1935 года он свел здесь знакомство с Исааком Бабелем, который приезжал собирать материал для своего донбасского романа «Коля Топуз» (увы, замысел реализовать не удалось). Северов и Бабель катались на трамвае по городу, ездили на нем, например, на «Новосмоляниновский рудник».

В позднейшей повести Северов описал это так:

«Мы стояли на трамвайной остановке, когда, громыхая и сыпля искрами, подкатил вагон с надписью на маршрутной доске “Смолянка – город”.

– Может, вместо кино проехаться на Смолянку? – с усмешкой спросил Бабель. – Жаль, далековато…

И вдруг встрепенулся:

– А что, если вот так, сели и поехали?..

Он легко вскочил на площадку, я за ним, вагон тотчас тронулся, и к нашему удовольствию почти все места в нем были свободны. Присаживаясь к окошку, он сказал:

– Путешествие особенно интересно, если оно неожиданно.

– А на Смолянку мы сегодня не собирались.

Он тихо засмеялся.

– Я и веду об этом разговор: нет, не собирались! Вот и прекрасно! Ну, ей-богу же, здорово, а?!

На стрелках и поворотах вагон швыряло и мотало, будто баркас в шторм, и Бабель несколько раз привставал и оглядывался на вагоновожатого то растерянно, то одобрительно приговаривая:

– Ас!.. Ну, право, это ас! Кажется, он уже сошел с рельсов и шпарит прямо по степи!»

И закругляется рассказ махоньким светлячком остановки на Смолянке (некогда сугубо шахтерский поселок Донецка):

«Сыпля заливистыми звонами и празднично сверкая огнями, к нам быстро мчался вагон трамвая. В огромном развороте степного лунного пейзажа он казался живым и веселым, этот быстро бегущий мирок электрических огоньков».