Донбасский декамерон

Заместитель начальника контрразведки одного из корпусов – это да, было. Адъютант, приближенный к батьке в пору его бегства за кордон, в Румынию – вершина махновской карьеры бывшего юзовского металлурга.

И, судя по всему, отталкиваясь от того, что произошло позже, это и было главным заданием Задова – в критический момент втереться в доверие, стать человеком, которому доверяет не только Нестор Иванович, но и семья его. И это у него вышло блестяще.

В эмиграции Махно и семья его практически нищенствовали, что и свело в могилу вождя народных армий – начался скоротечный туберкулез. Задов был рядом, но скоро пришло время прощаться.

К 1924 году, когда родная Левкина Юзовка стала носить имя Сталина, советской власти стало ясно, что Нестор Махно – политический труп. За ним не стояла никакая партия, на него не ставили белоэмигрантские круги, для которых он был такой же враг, как и большевики. За ним не было вооруженной силы на Украине или в Новороссии. Одним словом, советская власть его больше не боялась, а значит, пригляд можно было снимать. Задов засобирался домой.

Те скромные сведения, что сохранились об этом эпизоде, повествуют о том, что отряд бывших махновцев во главе с Задовым, будучи заброшен сигуранцей, румынской секретной службой, в СССР, сдался, едва ступил на советский берег Днестра.

Болтали всякое, и болтовня эта дожила до наших дней. Будто бы за тайну махновских кладов Задов и его младший брат, бывший с ним неотступно все годы, были помилованы.

Я лично ясно вижу другое. Ночь, плеск речной волны, в сарай лодочника входит, пригнув голову, крупный мужчина двухметрового почти что росту. За столом, слабо освещенным каганцем (или чем там еще, да?) – сухощавый, средней комплекции человек. Он вглядывается в усталое, плохо выбритое лицо гиганта, поднимается с места и делает шаг навстречу:

– Ну, здравствуй, Лев Николаевич…

– Приветствую, Дмитрий Николаич.

– Работать можешь?

– Могу. Хорошо работать могу, Дмитрий Николаич.

Удивительно, но почему-то всеми, кто пишет об этом, опускается многозначительный факт: на границе Задова и его отряд ждал сам Дмитрий Медведев – чекист экстра-класса, которому советская власть поручала самые серьезные и тайные дела. Кстати, тоже помечен донецким кряжем – служил в Бахмуте и Юзовке, гонялся за махновцами под Старобельском.

Далее – совсем уж белыми нитками: после полугодового карантина и отдыха, братья Задовы были поставлены на крупные посты в Одесской губЧК-ОГПУ. Заметим – в родные края его не вернули, но для работы с румынской резидентурой оставили.

Кстати, агентурная сеть, которую курировал на территории королевства Румыния старший уполномоченный Одесского ОГПУ Лев Зиньковский, носила название «скрипачи» – «скрипали» по-украински. В наши дни это просто находка для конспирологов.

Лев Николаевич Задов-Зиньковский и его брат были арестованы и расстреляны без суда в 1938 году. Дмитрий Николаевич Медведев уцелел, с началом Великой Отечественной возглавил знаменитый отряд «Победители», действовавший на Галичине. Козырным тузом отряда стал знаменитый разведчик Николай Кузнецов.

Медведев удостоился мемориальной доски на одном из донецких зданий. Задова же, как и многих других, погибших в годы Большого террора, реабилитировали лишь в 1956 году.

* * *

Окончив чтение, Донна выключила электроблокнот, повторила операцию бутылка-виски-кружка-рот-рука-выдох.

– Ну, что, довольны, вы, обновленец? – сказала она в сторону окна, возле которого, уже откровенно зевая, маялся Панас.

– Все проходит, друзья мои, на высочайшем идейно-художественном уровне.

– Надо же, – деланно удивился Палыч, – и партийно-хозяйственную лексику знаешь!

– Ноблес оближ!

– Да? Ну ладно! «Тогда буэнас ночес а тодос», – сказал Палыч и отправился к себе, напевая под нос: – «Не умели Иваны сидеть за столом…»

Донна ушла молча.

* * *

Утро выдалось тихим. Море за окном сверкало зеркалом заправского озера. Не то что волны – малейшей ряби не было на его поверхности.

«После девяти начнет муреть это самое морько-морько», – подумал Палыч, взяв порцию спецкофе на кухне. Он вспомнил, что бабушка, обожавшая море, именно так его и называла – «морько-морько». Бабушка говорила, что дед больше любил степи, в которых вырос. «Степи с террилиевыми горами», – говорила бабка. И доставала с заветной книжной полки темно-синий томик «Птицы террилиевых гор» – все, что у нее осталось после совсем не добровольных перемещений по территории Российской империи.

Палыч взял второй кофе и посмотрел на московский хронометр «El Vuelo» – такие выдавались морпехам-кунниковцам. Стрелки говорили о том, что и Панас, и Донна запаздывали. И хорошо так запаздывали.

Палыч вспомнил, что он, как и все в его роду мужчины, деда не знал – не видал. Только на маленькой карточке в старой газете. Вздохнул мысленно и потянулся за электроблокнотом. Закладка стояла на том тексте, который в числе прочих должен был читать. Он знал его наизусть. Много раз правил программой «Мыслекорректор» и все-таки решил от нечего делать пройтись по старой заметке еще раз.