Донесённое от обиженных

Прокл Петрович пошёл тихим шагом к двери в столовую, меж тем как впечатления, мысли в убыстрённом темпе выявляли ожидающее. Выходя, оглянулся: предрика и комиссар в пиджачной паре стояли поодаль от Лабинцова, а он, опустив голову, уставил взгляд в пол, словно усиливаясь высмотреть букашку между дощечками паркета.

49

За дверью хорунжий натолкнулся на Анну, снедаемую тревогой. Зашептав ей: - Где дети? Все будьте у матери! - обнял и прошёл с нею в комнату Варвары Тихоновны. Та лежала на кровати; лицо в свете несильной керосиновой лампы было желтоватым, как картофель. Она сжала отечно-пухлыми пальцами чётки, и её приподняло на подушках - немощь не дала броситься к мужу:

– Что им нужно?

– Потише, мать! Страшного нет.

Дочь заглядывала ему в глаза:

– Будут обыскивать? Оскорблять? Семён не вынесет!..

Он обратился к внучкам, что жались к кровати бабушки:

– Никуда не выходите, умницы! Мама с вами.

Анна схватила его за руку:

– Папа, у нас есть деньги! Дать им?

Он вытер ладонью наплывшую на брови испарину:

– Ничего не делайте! Ждите! Я найду помощь... - взгляд был странный, как бы рассеянный не к моменту, с упрятанностью в себя.

Анна не понимала: «Помощь в чужом ему посёлке?» Но растерянно послушалась. Он, выйдя, бесшумно притворил за собой дверь и шёпотом попросил прислугу, чтобы дала ему нож для разделки мяса и выпустила через кухню в сад.

Из окон гостиной сквозь лёгкие летние шторы сеялся в темноту свет, и листва деревьев недвижно дымилась в нём, словно осыпанная серовато-стеклянной пылью. Байбарин крадучись устремился к беседке, всунул нож между досками пола и, торопливо выворачивая одну, отщепил край. Все чувства были так обострены, что ноздри уловили потёкший из щели смолистый запах лиственницы. Он извлёк из-под досок оружие, стал раскрывать коробки с патронами, а узнанное от зятя и то, с чем пришли и как вели себя гости, взрезало сознание неумолимо-характерной простотой: сжимаются клещи, из которых нельзя выскользнуть, а можно лишь бешено рвануться...

Он зарядил двустволку жаканом и вложил в магазин штуцера увесистые патроны. Подбираясь к открытым окнам, слышал, как дышит: нервное усилие давило и, будто прессом, выгоняло из груди воздух. На плече висела двустволка дулами вниз, в руках он держал штуцер, и по стволу зазмеился свет, падавший меж неплотно сдвинутых штор. Хорунжий, невольно отпрянув в тень, задел ветвь, - у него завело дыхание: в гостиной должны были услышать шорох... Кровь замерла в артериях, и перед глазами поплыло...

– Пистолет где у вас всё-таки? - раздался в комнате голос предрика.

– Нет его, сбыл за ненадобностью, - ответил инженер с той конфузливой нотой, которая на свой лад развеивала сомнения в истине.

– Заявлено в трезвом уме и твёрдой памяти! - узнал хорунжий властный голос того, что в кителе.

Голос предрика напомнил уверенный бег к близкому финишу:

– Вам сделали предупреждение, красноармейцы слышали. А за неправду - строго к ответу, невзирая на лица.

Из комнаты доносился шум решительно перемещаемых предметов.

– Нет ничего! - сказал, показалось хорунжему, красноармеец, что давеча успокаивал Лабинцова относительно его имущества.

Раздалось короткое невнятное приказание, и стало слышно, что прошли в столовую. Её окна были тоже открыты, и Байбарин притаился у одного, прильнув к стене. Судя по редковато-беглым шумам, искали в этой комнате уже с прохладцей.

– Полы вскроем! - прозвучал голос старшего чекиста.

– Совсем лишить мою семью сна-аа?! - полоснул оторопью голос зятя.

– Вы же вот их и тревожите, - огорчённо сказал предрика. - Сами создаёте трудности... Советскую власть судите в разговорах.

– Сужу-уу?

– Зачем же делать вид, что это не так, - зачастил предрика в терзании обиды. - Сколько людей слышали вашу панихиду по мусульманам, по контре! Что их расстреляли злодейски, с хитростью, обманом.

Инженер ещё не собрался с ответом, как донёсся голос молодого:

– Говорили или нет?

– Я говорил не против власти Советов, а в том смысле...

– Советы без коммунистов! Эсеровский лозунг! - сказал молодой с радостью поимки.

– Я не против комму...

– Если говорили, - перебил Лабинцова старший, - то это - агитация!

– Вражеская агитация! - подхватил второй чекист. - Подрывная работа!

Прокл Петрович увидел мыслью дальнейшее, и его хлестнуло по глазам. На венце представления устремило в кухню: там была прислуга, и он, с отчаянно исказившимся лицом, кивнул на дверь в столовую. Гримаса подействовала, как должно: женщина скользнула к двери, взялась за скобу и, повернув назад голову, впилась взглядом в Байбарина. Он тихо приблизился и бережно поставил штуцер к стене, слушая, что происходит в столовой.

– Пойдёте с нами и дадите объяснения! - чуть повысился на последних словах голос комиссара.

В то время как хорунжий снимал с плеча двустволку, инженер за дверью запальчиво говорил:

– За шиворот схватите? Я пойду только при свете дня! Вы не нашли ни одной улики...

– Не хотите, чтобы полы вскрывали? Товарищи отменят... - напомнил о себе предрика лаской подходца. - Мы вместе пойдём, вы дадите подписку...