Донецкое море. История одной семьи

– На то он и профессор, – прервала его пылкую речь Зоя Ивановна и грустно усмехнулась. – А мы просто люди. Мы здесь не анализировали, мы здесь пахали как лошади… Край же промышленный, рабочий. Не до анализа нам было! Неприязнь к нам да, всегда была. И смеялись над нами, и издевались… Даже в советские годы это разделение было сильное: Запад, Галичина и русский Восток. Но подумать, что это у них в такую лютую ненависть выльется? Нет… – замотала она головой. – Я еще в августе четырнадцатого, бои страшные шли, а все не верила. Думала, мне просто кошмар снится, а я проснуться не могу…

– Мы в какой-то момент начали, конечно, чувствовать, что они на нас наступают… Наверное, после «оранжевой революции», – задумалась Татьяна Александровна. – Вообще, мне кажется, они просто поторопились!

– Кто поторопился? – не понял Кирилл.

– Ну с Майданом, – объяснила она и села напротив парня. – Им нужно было продолжать… съедать нас потихоньку, размывать… Сначала чуть подавили: в учебниках пару глав переписали, несколько русских школ закрыли, преподавателей в вузах поменяли… А потом быстро стадион построили или терминал аэропорта. Такой метод кнута и пряника.

– Мне вообще кажется: прошло бы десять лет, двадцать, ушло бы ваше поколение… – вслух размышляла Катя. – И что было бы? Возможно, мы – были бы уже не мы. И они бы спокойно нас сломали. Может, я не права?

– Наверное, права, – закивала головой необычно тихая Маша. – Мой брат, он был на семь лет меня старше, но он совсем другой был. Его бы никогда не сломали, не запутали. А меня, наверное, смогли бы… Да, они просто поторопились! Раньше времени пошли в лобовую атаку, вот и получили в лоб. Хотя у брата два одноклассника в ВСУ… – поморщилась она и закусила губу. – Не знаю, сложно все это.

– Скажите, а… если честно, – побледнев, испуганно начал Кирилл. – Я давно хочу спросить, но как-то… Вам было очень обидно, что Россия тогда не пришла?

– Кирилл, обидчивость – это детское качество, – первой ответила ему Татьяна Александровна. – А мы здесь – в большинстве своем – быстро повзрослели.

– Конечно, это было то еще чувство, – с редкой для нее серьезностью произнесла Маша. – После Крыма мы… Знаешь, это как будто мама пришла в детский дом и одного своего ребенка забрала, а второго… поняла, что не потянет. И просто приходила по выходным. Но все-таки приходила. И мы ждали.

– Значит, есть обида на Россию? – расстроенно спросил Кирилл.

– Миленький мой, хороший мой, а Россия-то – это кто? – ласково посмотрела на него Антонина Николаевна, склонив седую голову набок. – На кого мы обижаться-то должны, скажи? На тебя? На маму твою, которая такого парня вырастила? На мальчишек этих родных в палатах? Что, они бы к нам не пришли, если бы их отправили? Да они бы побежали нас спасать!

– Мы же не знаем, что тогда происходило в кабинетах разных, – спокойно сказала ему Зоя Ивановна. – Мы видим, что сейчас в палатах этих происходит, да в перевязочных. Сколько боли там, сколько страданий.

– Столько мужества, – добавила Татьяна Александровна.

– Наш народ сильный, многое может выдержать, – тихонько продолжила Антонина Николаевна. – Конечно, вот так по-женски, как нам хотелось прислониться к кому-то! Страшно-то ведь как было, вначале особенно. Но всегда была вера, что, если совсем беда, совсем край, Россия не позволит нас убить. Мы же этой верой только и жили.

– Да, мы жили только верой, – согласилась Маша. – Иначе бы чокнулись тут все коллективно.

– И вообще, что сейчас об этом говорить… – тяжело махнула рукой Зоя Ивановна. – Что было, то прошло… Нам сейчас всем перетерпеть надо, дожить до победы. Какой кровью теперь всем воевать-то приходится…

– Скажите, а ненависть к украинцам… – начал Кирилл и сразу осекся, смущенно взглянув на Антонину Николаевну. – Ну, я имею в виду… к той стороне… Она есть?

Старенькая медсестра лукаво на него посмотрела и беззвучно рассмеялась.

– Да по-разному бывает, – устало пожала плечами Маша.

– Я не знаю, ненависть это или нет? – вздохнула Зоя Ивановна. – Отвращение, наверное. И усталость. Знаешь, вот вначале было очень больно. Когда еще было ощущение, что нас убивают свои. Долго оно было. А как пришло осознание, что они уже не свои, а чужие, как мы внутри себя это отпустили, так почти и безразлично стало… Просто хочется, чтобы после войны мы взяли и, если там что-то останется от этой безумной страны, бетонной стеной от нее оградились… Чтобы не видеть и не слышать. Слишком много боли они нам принесли.

– Кирилл, любому, кто потерял ребенка, кто потерял самое дорогое в жизни, простить их… Это почти невозможно, – тихо ответила Татьяна Александровна. – Забыть невозможно. Но во время такой гражданской войны ненавидеть противника… Знаешь, это нерационально. Даже если противник страшнее, чем зверь.

– Почему? – не понял Кирилл.