Донгуз-Орун - горная дверь в Сванетию (СИ)

Живут победнее - верно. Но не бедно, люди и одеты прилично, и питаются хорошо, он был в русских столовых. Зато нет нигде порнографии, наркотиков - всего того, чем заполнена жизнь в свободном западном мире. Это бросалось в глаза. У русских спокойные фильмы, спокойные подростки. И много строят домов - это тоже бросалось.

Макенау, переполненный впечатлениями, с выводами, однако, не торопился - успеется. Пусть уляжется всё по полочкам, по-немецки. И вот... эта неожиданная встреча на перевале.

Она выбила его из седла, взбудоражила, нарушив привычный неторопливый ход размышлений. Во имя чего всё? Во имя чего Ганс зарыт в снежной шапке Эльбруса? Во имя чего Розенкранц хотел убить этого человека, а погиб сам? Жизнь так зыбка, ненадёжна.

Этот русский, победитель, работает обыкновенным проводником в горах. Он, Карл Макенау - рядовым инженером на заводе химического концерна. И опять всем заправляют политиканы, которые никогда не рисковали своей жизнью и не хотят считаться с судьбами рядовых людей. Неужто жизнь - это сплошной бред, сплошная нелепость?

Хотелось поделиться этими соображениями с проводником - узнать, что думает обо всём этом он, тоже в прошлом солдат? Выпить бы с ним шнапса, поговорить. Вот мы-де с тобой - старые вояки, дрались, и стало быть, должны друг друга понять. Не с этими же толковать - молоко ещё не обсохло.

Но Макенау не решился. Проводник сидел с местным стариком на берегу ревущей Накры, жёг костёр и о чём-то разговаривал. Над горами ярко светила большая луна, было красиво вокруг и печально. Кавказские горы - не Швейцария, не Альпы, тут всё крупнее как-то, внушительнее. Даже вот думается здесь крупнее, не по мелкому и пошлому счёту.

Макенау приблизился к костру и спросил по-немецки:

- Ман канн мир мит ойхь зихь зетцэг? (Можно мне с вами посидеть?)

К его удивлению и старик, и проводник поняли его и кивнули: садись, мол, чего же. Он сел, и все трое долго молчали. Потом старик и проводник пробовали его о чём-то спрашивать, оборачивались назад, к домику Южного Приюта и показывали на него, а потом на Карла, но он не понимал их и, лопоча по-немецки, мотал головой: "Нихьт ферштэен! Ихь ферштээ кайн воорт".

- Не понимает, - печально сказал старик, и дальше они разговаривали только друг с другом, забыв о немце.

- Чего ему надо? - спросил старик.

- Не знаю, - улыбнулся Балиев. - Всю дорогу смотрел на меня, фотографировал.

- Понравился ты ему.

- Может быть. Мне казалось, он поговорить пытался. А теперь вижу, ошибся: не умеет он по-русски.