Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова

Обвинение утверждало, что дед Сергей Морозов ненавидел Павлика за то, что тот пионер. Пионером Павлик не был. Дед мог ненавидеть внука за то, что он лишил его сына — кормильца в старости. Это вполне естественное в условиях русской деревни чувство. Корреспондент Антонов, бывший в зале суда, объяснял в газете «На смену!» по-другому: дед ненавидел мать Павла Татьяну со времени раздела имущества (то есть после развода с Трофимом) за то, что она вела себя неподобающе. Из этого журналист делал вывод: ненависть возникла на почве семейных неурядиц и — «переросла в классовую»[112].

Другое обвинение, записанное Соломеиным: дед Морозов не любил советскую власть, высказывался против колхоза. Высокий, худой, седоволосый, Сергей Морозов, по рассказам современников, действительно любил пошутить насчет советской власти. Он заходил в сельсовет: «Гражданы! У меня советские волки жеребенка свели!» — «Как так — советские?» — «А как же? Жеребенок-то был мой, а волки советские. Ведь они живут в советском лесу»[113]. Доставалось от остроумного Сергея Морозова и односельчанам. Но то лишь слова. Никаких практических действий, направленных против колхоза, он не мог предпринять: ведь колхоз при нем не был еще организован.

Согласно обвинительному заключению, Сергей Морозов значится как единоличник, «по имущественному положению бедняк, имеющий одну лошадь, одну корову и один га посевов». Потом в газетах стал подкулачником, то есть пособником кулаков, а позднее в печати его стали называть кулаком. «Кулак Морозов» понадобился для того, чтобы он совершил «убийство из классовых побуждений».

Как бывший работник жандармерии, дед не мог не знать, что убийство — тягчайшее преступление, будь то по старому закону или по новому. Идя на убийство, он, конечно же, сознавал, какое за этим последует наказание. В тайге он мог бы легко уничтожить улики против себя, однако все его действия противоположны этой логике.

Он убивает детей рядом с деревней, прямо на дороге, как будто специально для того, чтобы прохожие заметили следы крови и гору клюквы, высыпанную из мешка. Трупы не отнес чуть дальше в болото, где их засосало бы, но оставил на виду. В окровавленной одежде явились с Данилой в деревню (оба в крови или один Данила — неизвестно). Нож — главное вещественное доказательство — аккуратно принес с собой. Дед даже не вытер его от крови. Значит, долго нес нож в руках и так тщательно завернул, чтобы следы крови сохранились. Затем он положил этот нож в такое место, куда в крестьянском доме должны обязательно заглянуть при обыске — за икону. Что же это за убийца, главная задача которого — оставить как можно больше улик?

Допустим, дед и Данила не успели скрыть следы сразу. Но у них имелось три дня для того, чтобы спокойно и тщательно это проделать. Для чего деду понадобилось убивать второго внука? Следствие, суд и пресса выдвигали одну причину: убивали, боясь свидетеля. Картина убийства демонстрирует другое: убийца сознательно шел на зверства, искал возможности, так сказать, совершить публичное действо.

Момент, в который совершено убийство, кажется, подтверждает вину деда. Доносчик убит осенью, когда вся деревня, наполняя сараи зерном, ожидала нового государственного грабежа и старалась спрятать что можно, чтобы не нашли, чтобы хватило на зиму и не голодали дети. Убийство могло быть своего рода самозащитой. Месть могла бы воспитывать других предателей крестьянских интересов. Люди должны знать, что соглядатай получил свое, и те, на кого Павел донес бы завтра, могут спать спокойно. Против Сергея Морозова работала и статистика, утверждавшая, что большой процент (почти половина) убийств в России совершаются родственниками. Но это лишь общие рассуждения.

Кто мог образумить Павлика, объяснить, что доносительство — зло? Отец? Но Трофим уже пал жертвой доноса. Мать? Она подучила сына донести. Учительница? Она этого не сделала. И только дед вроде бы пытался отвратить внука от дурной страсти. Значит ли это, что он решил убить внука? Ведь ему не повезло не только с Павликом. Дед видел, что основным осведомителем в деревне стал другой его внук, от дочери Устиньи, Иван Потупчик. Вот как вспоминала учительница Елена Ростовщикова через тридцать пять лет: «Особенно Ваня Потупчик выделялся способностями и активностью»[114]. Устинья Потупчик, судя по записям Соломеина, рассказывала: «Один раз дед Морозов пришел злой.

— А Ванька игде?

— З ребятами в заулке песни играе.

— ...твою мать, родила дурака. Ен у тоби який большой, такой дурный... Усе смотрить, як бы найти у кого хлеб захованный... Так раз своего нэма, зачем чужой забирать?»

Этот эпизод, разумеется, без поминания матери, перешел из записей Соломеина в его книгу. Важно вот что: если дед знал, что двадцатилетний Иван — серьезный осведомитель, зачем ему убивать двух маленьких детей? Разве доносы прекратились бы?