Читаем Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова полностью

За опубликованным письмом, как ни странно, не последовали обычные отклики прессы под заголовками «Горячо поддерживаем» или «Одобряем». Многие газеты вообще не упомянули о монументе. Такое в Советском Союзе случайно не могло случиться. Старая волна доносительства 30-х годов прошла, а новая волна 40-х — начала 50-х, связанная с антисемитизмом и делом врачей, вынесла новую, образованную, героиню-осведомительницу, — врача Лидию Тимашук, доносчицу на своих коллег, имя которой, как писала в «Правде» журналистка Ольга Чечеткина, «стало символом советского патриотизма, высокой бдительности, непримиримой, мужественной борьбы с врагами нашей Родины». За две недели до смерти Сталина газета назвала Тимашук «дочкой нашей Родины», и ее наградили орденом Ленина за помощь, оказанную правительству в деле разоблачения так называемых «врачей-убийц»[231].

В действительности к делу врачей Тимашук имела косвенное отношение, и это еще одна иллюстрация того, как партия и КГБ создавали героев-доносчиков. В 1948 году умиравшему партийному лидеру А. Жданову Тимашук сделала электрокардиограмму и установила инфаркт. Однако профессора, его лечившие, посчитали кардиограмму ошибочной и запретили Тимашук написать об инфаркте в заключении. Свое мнение Тимашук отстаивала в докладной записке, приложив кардиограмму, и — оказалась права: Жданов действительно умер от инфаркта. Спустя четыре года, в 52-м, Тимашук понадобилась по «делу врачей-вредителей», и ее медицинское заключение сделали героическим доносом, а ее — героиней. После смерти Сталина, когда дело врачей прекратили, орден у Тимашук отобрали. Но всю жизнь эта женщина пыталась очистить свое имя от ярлыка доносчицы и умерла, ничего не добившись.

Оглядывая волны доносительства с исторического расстояния, заметим, что первая волна, разгоревшись в 1932-м, в 1938-м пошла на убыль. Вторая волна (1948—1953) оказалась не столь массовой, и наиболее известными доносчиками тех лет стали в основном люди взрослые.

Ситуация менялась, но про нашего героя Сталин не забыл. Через четыре года после установки памятника Павлику Морозову в Москве вождь сам разрешил поставить монумент в Герасимовке, на родине доносчика. В найденном нами в архиве Соломеина письме заведующий Тавдинским районным отделом культуры Г. Фомин сообщал: «Состоялось постановление Совета Министров СССР, подписанное лично тов. Сталиным И. В., о предоставлении льгот колхозу (имени Павлика Морозова. — Ю. Д.). Выделено на 1953 год 220 тысяч рублей на строительство сельского клуба им. П. Морозова и 80 тысяч рублей на строительство памятника П. Морозову...»[232] Как видим, собрать деньги на добровольных началах так и не удалось.

Монументы герою-осведомителю возводились, хотя доносительство в стране временно перестало восхваляться. Что вынудило Сталина прекратить кампанию?

Стукачество стало неуправляемым. Эпидемия эта просто мешала нормальной деятельности охранительных организаций. Возможно, приняли в расчет и соображения ставших взрослыми павликов — партийных чиновников третьего поколения. Они уже занимали посты и не хотели, чтобы на них доносило четвертое поколение. Кампания массовых доносов в какой-то степени затронула семью самого Сталина. Вторая жена его, Надежда Аллилуева, покончила с собой как раз в разгар кампании, призывающей расстрелять родственников Морозова. Существуют предположения, что самоубийство произошло от ужаса женщины перед кровавым террором, развязанным ее мужем. Когда Сталину донесли на сына Якова, что он что-то не то сказал, Сталин, чтобы наказать Якова, посадил его жену. Другой сын, генерал Василий Сталин, донес на своего начальника, маршала авиации Новикова, за что тот был предан суду, а оправдан, да и то частично, лишь после смерти Сталина[233].

Но, конечно, главная причина отказа от детей-доносчиков — сокращение репрессий начиная с 1938 года. Приближающаяся война требовала выдвинуть на первое место тип героя, готового пролить кровь в боях за Сталина на фронте, а не в драке с родственниками. После войны в связи с необходимостью восстановления разрушенного хозяйства юный образец для подражания проходит через еще одну косметическую операцию.

В печати появилось письмо Лиды Юрченко, ученицы 4-го класса города Новочеркасска. Прочитав книгу В. Губарева «Павлик Морозов», девочка сообщала: «Я купила портрет Павлика и поклялась перед ним, что всю жизнь свою буду всегда такой же, как он. И пока я ношу на груди своей красный галстук, я никогда не забуду о нем»[234]. Комментарий гласил, что дети правильно понимают, что прежде всего учеба, труд есть выполнение их гражданского долга перед партией и перед Сталиным.

Как же все-таки сам Сталин относился к Павлику Морозову?

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России

В своей истории Россия пережила немало вооруженных конфликтов, но именно в ХХ столетии возникает массовый социально-психологический феномен «человека воюющего». О том, как это явление отразилось в народном сознании и повлияло на судьбу нескольких поколений наших соотечественников, рассказывает эта книга. Главная ее тема — человек в экстремальных условиях войны, его мысли, чувства, поведение. Психология боя и солдатский фатализм; героический порыв и паника; особенности фронтового быта; взаимоотношения рядового и офицерского состава; взаимодействие и соперничество родов войск; роль идеологии и пропаганды; символы и мифы войны; солдатские суеверия; формирование и эволюция образа врага; феномен участия женщин в боевых действиях, — вот далеко не полный перечень проблем, которые впервые в исторической литературе раскрываются на примере всех внешних войн нашей страны в ХХ веке — от русско-японской до Афганской.Книга основана на редких архивных документах, письмах, дневниках, воспоминаниях участников войн и материалах «устной истории». Она будет интересна не только специалистам, но и всем, кому небезразлична история Отечества.* * *Книга содержит таблицы. Рекомендуется использовать читалки, поддерживающие их отображение: CoolReader 2 и 3, AlReader.

Елена Спартаковна Сенявская

Военная история / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное