Донская армия в борьбе с большевиками

Я собираю своих, и через час мы отходим несколько назад на Новороссийск и начинаем подниматься по тропинке, заросшей кустарником в гору, кто-то говорит, что это Свинцовый перевал. Тропинка очень крутая. Иду, держась за луку седла, но чувствую, что задыхаюсь, наверно, еще не совсем окреп после тифа. Наконец выходим на лысую вершину, отсюда хорошо виден Новороссийск и видно, что там что-то горит багровым пламенем. Накрапывает дождик, мы ждем некоторое время, чтобы подтянулись остальные, и начинаем спуск, покрытый кустарником и лесом. Тропинка крутая и труднопроходимая. Стемнело настолько, что еле вижу круп предыдущего коня, но я остаюсь сидеть на коне, уже все равно. Ветки хлещут по лицу, конь временами совсем садится на зад, в одном месте идет по какой-то осыпи, если он упадет, то или у него, или у меня будут поломаны ноги…

Наконец спуск кончен, и мы круто поворачиваем направо, теперь можно разобрать, что мы в ущелье с очень крутыми, покрытыми лесом и кустарником скатами, но под ногами нечто похожее на дорогу. Некоторое время едем спокойно, но вдруг впереди раздаются выстрелы, и мы останавливаемся.

М. Моисеев [313] В Новороссийске [314]

Дальнейшая моя служба протекала в 1-й Донской казачьей пластунской бригаде, с момента наступления на Балашев и потом отступления до Новороссийска со многими эпизодами.

Хочется еще сказать о своей судьбе. Дело в том, что, когда мы были пленены, сначала «зелеными» кубанцами, а затем и красными частями (на 5-й пристани), о пленении и картинах пленения можно много написать. Взять хотя бы такой случай: когда утром на пристань въехало несколько «зеленых» с криками: «Товарищи! Война окончена!» – я видел, как один капитан-дроздовец застрелил своих двух детей, жену, еще кого-то, стоявшего против него, а последнюю пулю пустил в себя. Таких случаев было много: стреляли в себя, в своих, стреляли в лошадей, которые ходили табуном голодные… Ну, об этом в будущем будет рассказано много, а сейчас скажу только о своей судьбе: когда нас красные погнали за город, один подросток-верховой подскочил ко мне и потребовал, чтобы я снял уцелевший еще на мне френч. Я снял. В кармане френча была найдена моя офицерская карточка, которая произвела сильное впечатление на подростка. Я получил несколько ударов и скрылся в толпе, а подросток куда-то ускакал.

Ночью мы – несколько человек из штаба бригады – разместились в сто доле (сарай, навес для повозок). Среди ночи сюда привели двух казаков, ограбили их и тут же зверски убили. Среди пришедших был и подросток, который меня узнал. Мне приказали встать и идти за стодолу, где нас собралось до 20 человек. Отвели в сторону, выругали, приказали стоять на месте, а сами вскинули на руку ружье, дали залп – один, другой. Все попадали, в том числе и я. Как было дальше – я до сих пор не могу разобраться, но, когда я опомнился, попробовал двинуть рукой, ногой, – оказалось, я был жив, и ни одного ранения… Около меня стонал есаул Ржановский, как я узнал впоследствии, и еще кто-то. Рядом на коленях стоял наш вахмистр Гречишкин, который знал, куда нас повели, и приполз, чтобы увидать, что со мной. Затем я пополз в стодолу. А утром снова начались переживания и закончились лагерями в Ростове, Рязани. Потом я очутился в Польше, где и прожил до 39-го года, а теперь доживаю свою жизнь в Австралии…

Д. Цимлов [315] Нравственная победа 4-го Донского казачьего корпуса на Черноморском побережье в апреле 1920 года [316]

Окончил я Новочеркасское военное училище портупей-юнкером 1 октября 1914 года. Это был последний выпуск хорунжих императорским приказом. В то время начальником училища был Генерального штаба генерал-майор П.Х. Попов, командиром сотни юнкеров – войсковой старшина Дубенцев, сменным офицером – подъесаул Су-чилин, который в августе 1914 году был переведен в Николаевское кавалерийское училище и там в первые дни революции при восстании рабочих Путиловского завода был убит (это была первая жертва донского казачества в «бескровной революции»), инспектором классов был Генерального штаба полковник Цыганков[317]. По артиллерии – Генерального штаба полковник Подгорецкий, по администрации – Генерального штаба полковник Цыгальский, по тактике – Генерального штаба капитан Чарноцкий. Как видно по фамилиям трех последних офицеров – все они были польского происхождения. Позже, после окончания Белого движения, когда я был в Риге во вновь образовавшейся республике Латвии, я читал в местной печати, что все они были ближайшими сотрудниками маршала Пилсудского и принимали деятельное участие в создании вновь образованной Польской республики.