Допустимые потери

Несмотря на то что Деймон честно пытался есть пищу, которой его соблазняла Шейла, и пить приготовленные ею молочные коктейли, в весе он не прибавлял, а несколько шагов по коридору, которые он ухитрялся делать, лишали его последних сил. Но напряжение и отчаяние, едва не убившие его в отделении реанимации, отступили. Он совершенно спокойно ждал неизбежного.

Деймон настолько свыкся с мыслью о смерти, что она перестала его волновать. Ему казалось, что если доктора и сестры оставят его в покое, то он уйдет тихо, с улыбкой на устах. Если, конечно, и после смерти его опять не посетят галлюцинации, а чудеса современной медицины не вернут к жизни. Это превратило бы фразу «вечный покой» в дурную шутку космических масштабов. Шестьдесят пять — неплохой возраст для финального ухода со сцены. «Время уходить», — сказал он однажды Шейле, когда один из его самых пожилых клиентов покончил с собой в Голливуде. Для самоубийства у него были вполне веские причины.

Держа палец у отверстия трубки и припомнив слова доктора Левина о глубоком вдохе, Деймон спросил у Шейлы, не умирал ли он по-настоящему и не возвращали ли его к жизни. «Нет, — сказала Шейла (а она не стала бы лгать ни при каких обстоятельствах), — никогда».

Доктор Левин, в котором Деймон видел единственного человека, способного лечить какие-то болезни, впорхнув однажды в палату, заявил:

— Настало время, чтобы вы начали говорить, как подобает человеческому существу. — С этими словами он бесцеремонно и без всяких объяснений протянул руку и выдернул трубку, а затем столь же небрежно бросил: — Ну, вперед.

Деймон, не веря своим ушам, посмотрел на его совиное лицо и подумал: «А что я, собственно говоря, теряю?» Он набрал полную грудь воздуха и вдруг своим собственным голосом произнес:

— Восемьдесят семь лет назад наши праотцы породили на этом континенте новую нацию…

— Именно! — выпалил доктор Левин, потряс Деймону руку и продолжил в своей жизнерадостной манере: — Вы видите меня не в последний раз. Надеюсь, в следующий вы произнесете нечто более захватывающее.

С этими словами доктор Левин отбыл.

Решив извлечь из вновь обретенной способности болтать максимальную пользу, Деймон попросил Шейлу и медсестру, с опаской следивших за манипуляциями доктора:

— Здесь дьявольски жарко. Вас не затруднит включить кондиционер?

Деймон всю свою жизнь (за исключением тех потерянных лет, когда стремился в актеры) потратил на то, чтобы читать книги и слушать слова других людей, однако только сейчас он воспринял сердцем казавшееся ему ложным утверждение, гласящее, что лишь дар речи отличает человеческие существа от всех остальных представителей животного мира.

Палата была завалена цветами, присланными друзьями, клиентами, продюсерами, редакторами и другими самыми разными людьми, желавшими Деймону скорейшего выздоровления. До тех пор пока Деймон не настоял на том, чтобы убрали телефон, сюда по меньшей мере десять раз в день звонили люди, желающие его навестить и поднять его дух. Он отказывался от подобного общения, а Шейла не допускала к трубке никого, кроме Оливера и Манфреда Вайнштейна. Манфред навестил приятеля сразу после того, как его выписали из больницы, более или менее подлечив ногу. Он двигался с трудом, при ходьбе опираясь на палку. Друг детства довольно сильно исхудал, щеки уже были не столь розовыми, однако с первого взгляда было видно, что для него время уходить на тот свет еще не наступило.

Вайнштейн принадлежал к числу людей, которые рубят сплеча и не стремятся подыскивать более мягкие слова.

— Боже, Роджер! Кто в тебя стрелял?

— Американская медицинская ассоциация, — ответил Деймон. — Когда ты намерен избавиться от этой палки?

Вайнштейн скривил физиономию и сразу стал похож на себя семнадцатилетнего. Такую рожу он обычно строил после того, как, выбив удачным броском почти завершившего победную пробежку игрока противника, возвращался на скамейку своей команды.

— Боюсь, этот игровой сезон будет для меня не очень удачным, — сказал Вайнштейн.

Он собирался в Калифорнию навестить сына, но обещал вернуться, как только узнает, что Деймона выпустили из больницы. Вайнштейн пребывал в ярости, поскольку полиция Нью-Йорка конфисковала его пистолет: лицензия на него была получена в Коннектикуте и действовала лишь на территории этого штата.

— Копы проклятые! — презрительно бросил он. — Мне еще повезло: они не посадили меня в тюрьму за то, что я не позволил убить своего старого друга.

Манфред несколько раз говорил с Шултером, но следов Заловски так никто и не обнаружил. От брошенного им револьвера пользы для расследования не было. Согласно выдвинутой Шултером теории, Заловски был ранен сильнее, чем считала полиция, и умер от ран, а члены мафиозной семьи, к которой он принадлежал, тихо его похоронили. Что касается Вайнштейна, то, по его мнению, Заловски сбежал из страны в Южную Америку, на Сицилию или в Израиль. Бывший коп не сомневался, что вся организованная преступность контролируется итальянцами, кубинцами или евреями, а сам Заловски — каким бы ни было его подлинное имя — лишь пешка в мелкой банде вымогателей.