Дорога

– Я вам больше скажу: еще один начальник, который живого агента в глаза не видел, только в книжках про шпионов о них читал, сказал, что хочет лично познакомиться с агентурой своих подчиненных, и велел вызвать всех и собрать в Ленинской комнате райотдела. Он, видите ли, был недоволен низкой, на его взгляд, эффективностью работы негласных сотрудников, поэтому решил лично с ними познакомиться и выступить с программным заявлением о том, как надо работать и повышать показатели.

Слухи об этом совершенно реальном случае разошлись по всем органам внутренних дел и зачастую звучали как анекдот. Но, к сожалению, анекдот печальный. Для каждого опера его агентура – это святое, в нее вложены пот и кровь, огромные душевные силы по поддержанию доверительных отношений и гигантский труд по защите своих людей от расшифровки. Даже помыслить невозможно о том, чтобы собрать свою агентуру не только вместе, но еще и в одном помещении с «источниками» других сотрудников. Это не просто верх непрофессионализма, это бред больного воображения.

– Я тебе не верю, – зло сказал Головин. – Этого не может быть. Ты рассказываешь мне недостойные и пошлые байки.

Вместо ответа Родислав достал из «дипломата» папку и показал тестю черновик итоговой справки о результатах инспекторской проверки. Николай Дмитриевич надел очки и долго вчитывался в выполненный торопливым малоразборчивым почерком текст, морща лоб и беззвучно шевеля губами.

– Ну и почерк у тебя, Родька, – проворчал он. – Глаза сломаешь, разбираючи. Неужели все это правда?

– Истинная правда, Николай Дмитриевич.

– Что же получается, эти партийно-комсомольские деятели всю работу на земле разваливают? Помнится, в мое время до семидесяти процентов тяжких преступлений раскрывали с помощью «источников», а теперь с таким руководством вся агентурная работа псу под хвост пойдет. При таких раскладах люди-то от наших оперов побегут, сверкая пятками, доверия нет, безопасности нет, никто с нами сотрудничать не захочет. Как преступления-то раскрывать?

– Вот так и раскрывать, – пожал плечами Родислав. – Как бог на душу положит.

– А все эта ваша перестройка. – Николай Дмитриевич поднял палец в назидательном жесте. – Вот до чего докатились! Доперестраивались! Царскую семью в кино показывают, лучших актеров приглашают, чтобы Распутина и Николая Второго сыграли! Разве народные артисты должны этих выродков играть? Они должны играть героев, пусть не нашего времени, пусть прошлого, но героев, чтобы прививать людям, и в первую очередь молодежи, чувство гордости за свою страну. А это что? Одно кино про царя, другое – про ужасы войны вместо героизма советского солдата, третье – вообще непонятно про что, хотя главный герой в милиции работает, никакой героики, никакого подвижничества, ни малейшего самопожертвования во имя Родины. Разве такими фильмами народ воспитаешь?

В том году на экраны страны вышли «Агония», «Иди и смотри» и «Мой друг Иван Лапшин». Оказывается, Николай Дмитриевич видел эти фильмы, и Родислав снова подивился тому, насколько активен Головин и до какой степени ему все интересно. Сам Родислав нашумевших картин не видел, он вообще в кино почти никогда не ходил, и ему казалось, что уж генерал-пенсионер и подавно не посещает кинотеатры, все больше перед телевизором просиживает.

– Но говорят, что фильмы хорошие, – осторожно заметил он.

– Хорошие, – подтвердил тесть. – Очень хорошие. В этом-то вся и беда. Я, знаешь, Родька, когда после «Иди и смотри» домой вернулся, три дня с валокордином просидел, спать не мог – до того разволновался. Талантливо снято, талантливо сыграно, тут спорить не о чем. Но вот я все думаю: а зачем? Для чего нужно такое кино? Чему оно может научить? Какие нравственные проблемы помогает решить? Или вот «Иван Лапшин» – я смотрю его и понимаю, что мне показывают настоящую жизнь, повседневную, обыкновенную, и правдиво показывают. Но зачем? Где нравственная идея? Мы коммунизм строим, а как такое кино может помочь его строить? И вот начал я сомневаться: а может, я чего-то не понимаю? Ведь все эти фильмы снимали люди умные, глупым бы не доверили. Значит, для чего-то все это нужно. Но вот для чего?

– Так вы же сами сказали, что фильмы правдивые. Значит, их снимали для того, чтобы рассказать людям правду и о царской семье, и о войне, и об обычной человеческой жизни. Разве этого не достаточно?

– Правду? – Николай Дмитриевич проподнял брови. – А всегда ли она нужна, эта правда?

– То есть как?! – изумился Родислав.

Он даже сам не понял, чего больше было в его восклицании: испуга или удивления. Уж чего-чего, а подобных слов от своего тестя он никак не ожидал. Что это? Сигнал о том, что Николай Дмитриевич готов к переменам, или тонкий, но жесткий намек на то, что ему известна правда о Родиславе и его двойной жизни, но он молчит, чтобы не наносить удар дочери?