Дорога

– Э, мил-друг, вот тут ты ошибаешься, – захихикал Змей. – Правдивость нужна для того, чтобы мы могли оценить искренность собеседника. Знать, что человек тебя не обманывает, не имеет намерения тебя обдурить, не лукавит с тобой, – это же очень важно для построения отношений. Я бы так сказал: правда нужна только как критерий открытости и готовности к честным отношениям. Но содержательная сторона этой правды не нужна никому, потому что она все равно необъективна. Когда маленький мальчик, увидев таксу, говорит, что видит огромную страшную собаку, ты же не считаешь, что он тебе врет, правда? И при этом ты отлично знаешь, что такса – вовсе не огромная собака, то есть информация ложная.

– Не знаю я ничего, – сердито откликнулся Камень. – Я такс этих сроду не видал.

– Ну ты мне на слово поверь. Такса – это такая мелочь, похожа на длинную сардельку на коротких ножках.

– Не знаю, – упрямо повторил Камень. – Сарделек я тоже не видел.

– Ну елки-палки! – расхохотался Змей. – Ты философ или кто? Ты вообще способен к абстрактному мышлению? Видишь, вон гусеница ползет, мысленно приставь к ней лапки от комара. Представил?

– Вроде да, – неуверенно ответил Камень, старательно ворочая глазами, чтобы разглядеть ползущую чуть в стороне зеленую гусеницу.

– А теперь увеличь эту конструкцию в тысячу раз и покрась в черно-коричневый цвет, и получишь таксу. Разве можно такое животное назвать огромным?

– Пожалуй, нет, – согласился Камень. – Мелковато вышло.

– А мальчика разве можно назвать лжецом? Он же искренне считает собаку огромной, он не лукавит и не обманывает. И никому даже в голову не придет оценивать его слова с точки зрения истинности, важно лишь то, что ребенок искренне поделился своими впечатлениями, то есть он готов строить с тобой честные и открытые отношения. Теперь понял, о чем я толкую?

– Да понял я, понял, не тупой. Но меня другое удивляет: почему Головин вдруг начал сомневаться? Он никогда в жизни не разделял истину и правду, вот была там у них газета «Правда», и считалось, что в ней написана только истина, поэтому для многих что истина, что правда – один черт. И для него тоже. Головин всю свою жизнь был уверен в собственной непогрешимости, то есть свои впечатления и суждения считал истинными, хотя они были всего лишь правдивыми, то есть искренними, но не более того. С чего вдруг он засомневался? Откуда этот перелом? Люба-то не зря заволновалась, у нее есть основания беспокоиться.

– А чему ты удивляешься? По-твоему, если старый коммунист и заместитель министра, так обязательно косный и консервативный? Это тебя Ворон испортил своими рассказами о начале девяностых в России, когда процветала антикоммунистическая пропаганда. Я знаю, он этот период любит, пасется там по поводу и без повода, я уж сколько раз его там встречал, особенно когда путч девяносто первого года или Белый дом горит. Насмотрится, душу натешит и летит тебе пересказывать. Вот ты и получился такой отравленный однобокой правдой. А истина – она в другой плоскости лежит.

– И тебе она, конечно же, известна, – скептически заметил Камень.

– Ну-у, – протянул Змей, – я же не философ, я всего лишь мудрец. Это вы, философы, пытаетесь претендовать на знание истины, а я знаю только то, что объективная истина мне неизвестна. Как, впрочем, и любому мыслящему существу. Объективная истина во всей ее полноте абсолютно недостижима, и если ты как философ посмеешь с этим спорить, то я как мудрец скажу тебе, что ты не прав и обуреваем гордыней. Но мы ушли в теорию, а нам нужно закончить с Головиным, пока наш крылатый рассказчик не появился. Головин – умный человек, получивший хорошее военное образование. И не забывай, кто его воспитывал, – Анна Серафимовна, которую саму воспитывали гувернантки-англичанки и в которую были вложены огромные знания. Да, они ей не пригодились в профессиональном плане, потому что ей пришлось жить в сложное время, и карьеру она не сделала. Но эти знания у нее были, и она их передавала сыну. Так что Головин у нас не тупой и не косный, у него просто тяжелый характер, усугубленный тем, что Анна Серафимовна взрастила в нем убеждение в собственной правоте всегда и во всем на том единственном основании, что он – мужчина. А так-то он мужик умный и мыслит глубоко.

– Ага, и видит далеко, – крякнул Камень. – Я о другом говорю. Когда ребенок или подросток начинает сомневаться – это нормально, это естественно. А когда сомнения одолевают пожилого семидесятилетнего члена партии – это беда. Немногие с такой бедой справляются, обычно сомнения ломают стариков. Вот отчего Люба забеспокоилась. Головин – мужик жесткий, а жесткая материя не гнется, сам знаешь, она ломается.