Дорога через безмолвие

28 апреля, в воскресенье — еще одно роковое воскресенье в их жизни — случилась серьезная неприятность: лучший из двух оставшихся верблюдов по имени Ланда завяз в болоте возле источника. Здешняя трясина вязкостью превосходит все известные болота; это может подтвердить любой современный путешественник, побывавший на Куперс-Крике, поскольку болота не изменились за прошедшее столетие. Их поверхность покрыта присыпанной сухим песком коркой, которая так хрупка, что ломается под тяжестью человека; ноги проваливаются в илистую трясину, и тоненькие струйки черной воды просачиваются на поверхность. Машине даже с четырьмя ведущими колесами ни за что не выбраться из этой топи, вытащить ее сможет лишь трактор, С верблюдом, испуганно мечущимся во все стороны, дело обстоит куда хуже.

«Мы сделали все, что в наших силах, — пишет Уиллс, — но вызволить его не удалось. Он увязал все глубже, мы не успевали подкладывать ветки кустарников и куски дерева; будучи по натуре неповоротливым и глупым животным, верблюд сам не прилагал никаких усилий для спасения. Вечером мы предприняли еще одну, последнюю попытку, поливая водой почву вокруг его ног и одновременно разрыхляя ее, но верблюд не шевелился. Похоже, скотина не испытывала никаких неудобств». Не исключено, что бедняге Ланде и вправду пришлась по душе мягкая прохладная постель после долгого путешествия по Австралии длиной в три тысячи миль.

Он пролежал всю ночь; на следующее утро путники сделали еще одну попытку вытащить его из болота. Ничего не получилось, и Ланду пришлось пристрелить. Тот день и весь следующий ушли на разделку туши — они вырезали куски мяса, разрезали его на полоски и сушили на солнце. Теперь у них оставался всего один верблюд, Раджа, и положение резко ухудшилось. Дальше каждый понес на себе одеяло и все, что он мог тащить; на верблюда навьючили лишь запас провианта.

2 мая, продолжая двигаться вдоль крика, они встретили аборигенов и выменяли у них на рыболовные крючки и сахар рыбу и лепешки; дойдя до высохших эвкалиптов, у которых иссякла протока, они повернули к ближайшему колодцу, где и остановились на ночь. День выдался особенно трудным. Раджа с трудом волочил ноги; чтобы облегчить его груз, вытащили из вьюков все, что в нынешних условиях оказалось непозволительной роскошью — имбирь, чай, какао, пару килограммов сахара, две-три банки консервов и оставили их на видном месте.

Теперь они двинулись вдоль другого рукава в северном направлении — и два дня спустя вновь уперлись в безводную пустыню. Обессилевший Раджа отказывался подниматься по утрам; груз, даже облегченный, стал для него слишком тяжелым.

5 мая Уиллс отправился на разведку и забрался на гребень холма. На севере и востоке виднелись купы низкорослых деревьев и кустарников, а к югу и западу, куда лежал их путь, — только скальные выступы на голой равнине.

«Мрачная перспектива, — записывает он, — никакого стимула идти дальше». Путники решают остаться в пойме крика.

Прошло две недели с тех пор, как они покинули базовый лагерь, и теперь все яснее сознавали, что шансов выбраться отсюда у них почти пет.

«Наше положение незавидное, — пишет Уиллс, — провизия тает на глазах, одежда превратилась в лохмотья, сапоги разваливаются и починить их нечем, верблюд изможден до крайности, почти не может идти, хотя корма здесь вдоволь и половину времени он отдыхает. Полагаю, в течение ближайших месяцев нам предстоит вести жизнь аборигенов».

Утром 7 мая Раджа не смог подняться даже без груза; оставив его под присмотром Кинга, Берк и Уиллс отправились на разведку. Где-то в середине дня они натолкнулись на стоянку аборигенов; их ждал радушный прием; к тому времени местные жители успели привыкнуть и даже привязаться к странным пришельцам, без видимой цели кочевавшим по окрестностям. Они готовы были принять их в свой клан. Берка и Уиллса досыта накормили рыбой и лепешками, угостили целебным зельем — смолой, которую вытапливают из стебля одного из местных кустарников (аборигены Центральной Австралии и поныне пользуются этим тонизирующим снадобьем). Вот как описывает Кинг действие смолы: «Пожевав ее несколько минут, я почувствовал себя вполне счастливым, происходящее вокруг перестало меня волновать; ощущение такое, будто пропустил два полных стаканчика бренди. Сами туземцы не выбрасывают прожеванную смолу, а кладут ее за ухо — точно так же, как моряки закладывают плитку жевательного табака за ленту шляпы и носят до тех пор, пока он не выдохнется. Получить такой подарок — знак особого расположения. Должен заметить, мы не сразу это поняли и поначалу с отвращением смотрели на жеваные грязные шарики, которыми нас настойчиво потчевали. Молодым членам племени жевать смолу запрещено».