Дорога дней

И, пока Газет-Маркар, пофыркивая, тянул свой кофе, проливая на бородку и черный галстук, Симон, закончив дело, отряхивал замызганное полотенце, освежал лицо и голову клиента ароматной водой и говорил:

— Готово.

Наконец Симон мог спокойно выслушать рассказ Газет-Маркара, но в это время мы, малыши, начинали дружно вопить под окнами цирюльни:

— Газет, Газет!

Продавец газет вскакивал, дрожащими руками ставил на скамью недопитую чашку кофе и, путаясь в широких брюках, выскакивал из парикмахерской.

— Мерзавцы! — визжал он на весь квартал.

Симон улыбался вслед и в ожидании следующего клиента точил бритву, покачиваясь всем телом и вперив взгляд в дверь.

В ШКОЛЕ

Но, конечно же, для нас интереснее всего была новая школа — розовое здание с железной крышей. У ее высоких стен жалко ежилась церковь.

Когда мы перебрались в новое здание, число учеников увеличилось вдвое. Теперь с мальчиками и девочками нашего квартала здесь учились ребята и из других кварталов: были ученики даже из отдаленного Конда и Цахи-Мейдана, что возле ущелья. Стало больше и учителей.

Во время перемен по длинным и широким коридорам расхаживали дежурные учителя и старшеклассники. Они следили за тем, чтобы мы, малыши, не шалили. И нас лишали удовольствия лихо съезжать по перилам с третьего этажа на первый, а на переменах нам не разрешалось больше устраивать игры в классе. Со звонком дежурные выгоняли нас во двор или в коридор. Пионерский штаб безоговорочно конфисковал все рогатки, из которых мы обстреливали узкие церковные оконца, и все ножи, потому что некоторые из нас умудрялись пробовать их лезвия на всех попадающихся предметах. Дошло до того, что даже на дверях кабинета заведующего школой товарища Смбатяна было вырезано крупными буквами: «Балда Мелик».

В награду за столь лестное мнение о нем четвероклассник Мелик, не зная точно, кто из нас автор этого шедевра, хорошенько поколотил и меня и Чко, а мы смолчали, потому что он не донес на нас.

На переменах даже во дворе расхаживали дежурные, и потому мы все шалости вытворяли на уроках.

Особенно мы проказничали на уроках пения, которые были у нас два раза в неделю, по вторникам и субботам. В школе уроки пения вел высокий мужчина в очках — товарищ Папаян, внешне очень выделявшийся среди учителей. Одевался он тщательно: черный пиджак обтягивал узкую спину, из-под пиджака виднелся жилет из того же материала, с многочисленными карманами, в одном из которых неизменно торчал камертон. Он носил белоснежные рубашки, а на длинной шее, под необыкновенной величины кадыком, застыл черный галстук-бабочка. Должен заметить, что и голова у Папаяна была особенная: носил он не общепринятые суконные колпаки и кепи, а широкополую шляпу.

Словом, наш товарищ Папаян был, что называется, аристократ, столь же не похожий на нас, как Миклухо-Маклай на своих папуасов. Но так же, как Миклухо-Маклай, он искренне пытался помочь своим папуасам, чего мы долго не могли понять и оценить.

Несмотря на все наши выходки, товарищ Папаян входил в класс всегда с улыбкой. Улыбаясь, здоровался с нами и, по близорукости не замечая, что ученики давно уже уселись, любезно предлагал:

— Садитесь, садитесь, дети.

Подходил к учительскому столу, отодвигал стул и, положив шляпу на стол, доставал из кармана чистый платок и протирал очки. Затем, водрузив очки на длинный, с горбинкой нос, доставал из жилетного кармана камертон, подносил его к уху и, взмахнув длинными руками, говорил:

— Ну, начали.

Все это казалось нам необыкновенно смешным. Мы едва не прыскали со смеху, а когда он, напоминая мотив, запевал первые две строчки песни, поднимался такой шум, что Папаян растерянно останавливался и, виновато улыбаясь, говорил:

— Не так, не так! Начнем сначала.

Чего хотели мы, маленькие дикари, от этого действительно прекрасного человека? Теперь я со стыдом вспоминаю наши проделки. Привязав к пальцам тоненькие резинки, мы обстреливали бумажными шариками его широкополую шляпу, обмазывали мелом края стола и стула, чтобы он запачкал костюм… Но хуже всего была злая, бездушная песенка, которую бог знает какой шельмец выдумал и распространил по всей школе:

Эй, очкастый черный черт,
Когда смерть тебя возьмет?

Эти строки мы распевали на мотивы всех разученных нами песен, пели ему вслед и даже под самым его носом, хором, во время уроков. В сплошном шуме до него не доходили слова песни, и с лица не сходила мягкая улыбка.

— Не так, не так, начнем сначала…

В ШКОЛЕ И НА УЛИЦЕ