Дорога домой

Гнездо. Он построил гнездо и предал его огню вместе с ошмётками и обломками своей прежней жизни. В точности как в мифе о фениксе. Пахнет, правда, не благовониями, а шерстью, бумагой, расплавленной пластмассой и горелой резиной от кроссовок, но суть остаётся прежней: из пепла старой жизни возникает новая.

Притихший огонь неторопливо заканчивал свою работу. Вслушиваясь в его потрескивание, Питер закрыл глаза. Странно, как одни и те же сюжеты кочуют сквозь время. Мама любила миф о фениксе и ему рассказывала – он и сейчас помнит, как звенел от волнения её голос, когда она доходила до главного: начать сначала, заново, с нуля.

В день, когда он покинул Волу и пошёл искать Пакса, он с помощью этой истории убедил её сжечь старый протез, деревянную ногу, которую она много лет таскала на себе – так она наказывала себя за то, что́ ей приходилось делать на войне. Питер был уверен, что наказание чересчур затянулось и давным-давно себя изжило. Вернувшись спустя несколько недель, он увидел, что его замысел сработал: Вола стала носить настоящий протез – признала, что её страшный долг выплачен сполна.

Позже Вола рассказала о фениксе своему другу – водителю автобуса, которого терзали его собственные демоны. Кто знает, кому он в свою очередь поведал эту историю; кто знает, скольким людям она помогла раньше, ещё до того, как о ней услышала мама?

Питер открыл глаза и заставил себя досмотреть, как остатки груды превращаются в пепельный холмик. Только когда дым над углями полностью рассеялся, он наконец отвёл взгляд от кострища.

Сперва он подумал, что это мираж: рядом с сараем сидел Пакс, держа в пасти что-то маленькое и пушистое.

Питер потёр глаза. Но видение не пропало. Пакс был настоящий, и в зубах у него был лисёнок. Похоже, что мёртвый.

Значит, банка всё-таки попала в дочь Пакса. Питер её убил. И теперь Пакс пришёл сказать ему: Посмотри, что ты наделал.

Питер закрыл лицо руками, как последний трус. Потом вспомнил: день храбрости. Убрал руки и открыл глаза – посмотреть, что же он наделал.

И тут лисёнок шевельнулся.

Питер резко выпрямился.

Пакс обогнул догоревший костёр и подошёл прямо к ступенькам веранды, всё это время не сводя глаз с Питера.

– Я не хотел в неё попасть… – начал Питер, но осёкся. Он всё равно никогда не сможет объяснить. – Что?

Словно в ответ, Пакс опустил дочь к его ногам, и она сразу показалась невероятно маленькой. Она попятилась, дрожа, попыталась спрятаться между передними лапами своего отца.

Питер автоматически протянул руку – погладить, успокоить, – но отдёрнул и быстро посмотрел на Пакса: не против ли он? Увидев, что Пакс не возражает, прикоснулся одним пальцем к лобику: маленький череп под шелковистой шёрсткой был хрупкий, как яичная скорлупа.

– Что, Пакс? Покормить её? Еда у меня есть.

Пакс переступил через дочь и прильнул к Питеру, уложил голову между его подбородком и ключицей – когда-то он любил так засыпать. Питер ухом ощутил тёплое, тихое дыхание друга. Горло к горлу, пульс к пульсу – это была поза доверия, и Питер понял, что он снова прощён, и чуть не заплакал.

Лисичка мяукнула. Она потянулась, привстала на задних лапках, Пакс склонился к ней, и они потёрлись носами.

Что-то промелькнуло между отцом и дочерью – и Питеру не нужен был переводчик, чтобы понять. Пакс утешал её и подбадривал, говорил, что любит и что всё хорошо.

А потом, к изумлению Питера, Пакс повернулся и пошёл прочь.

Питер подскочил:

– Ты куда?!

Лисичка заковыляла вслед за своим отцом, но качнулась и завалилась на левый бок. Глаза её в панике округлились, она встала, пошла, но через пару шагов снова упала. И тогда она завыла.

Услышав её плач, Пакс остановился и обернулся – но не пошёл назад. Он поднял взгляд на Питера.

И Питер понял.

– Ох, нет. Только не это. Вернись!

Пакс дошёл до края двора, где начинался лес, и сел. Было ясно, чего он ждёт.

– Я не могу! Нет!

Но Пакс сидел и ждал.

До чего же он доверчив, подумал Питер, и стыд залил его волной.

– Хорошо, – сказал он громко, чтобы лис услышал. – Я её возьму.

Он присел на корточки и взял в ладони крошечное существо.

Лисичка была неправдоподобно лёгкая – шкурка да кости, да огромные перепуганные глазищи – и скулила так, что у Питера сжалось сердце.

– Пакс, подожди! – крикнул он. – Вернись! Пожалуйста!

Но Пакс поднялся – и скрылся в лесу.

Питер смотрел ему вслед. Он чувствовал себя покинутым и в то же время чувствовал: что-то кончилось, круг замкнулся. Когда-то он отпустил Пакса, потому что понял, что так его лису будет лучше. А теперь Пакс по той же причине оставляет ему лисёнка. Потому что – это совершенно точно – Пакс никогда и ни за что бы не оставил родную дочь, если бы не был в отчаянном положении и если бы не был уверен, что ей так будет лучше.

Питер вспомнил, что ответил ему отец, когда он сказал, что хочет остаться у Волы: «Если тебе с ней надёжно и спокойно – значит, вполне семья».

– Ты хороший отец, Пакс! – крикнул он другу, который уже скрылся из виду. – Но только я не вполне семья.