Дорога издалека (книга первая)

Но в конце концов мне стало невмоготу бездельничать. И я упросил Богданова хотя иногда брать меня с собой на работу — он снова служил на дистанции пути. Возглавляемая им бригада ремонтировала пути и стрелки на станции Обухово, и я трудился здесь подручным, вспомнив то, чему научился еще на родине, когда прокладывали железную дорогу к Термезу. Теперь близко познакомился с рабочими уже военного времени. Снопа убедился в правоте того, что мне в госпитале говорил Александр Осипович: много ненависти накопилось в сердцах простых людей против царского режима и войны, близится взрыв. Политические и военные новости, обсуждались моими товарищами открыто, порой в присутствии инженеров. Городовые тоже присмирели — чуяли, что времена не прежние.

Весь свой скромный заработок я приносил в семью, меня радовало, что могу хотя бы немного помочь моим добрым опекунам. Чувствовал, что для меня полезна работа на воздухе, что силы восстанавливаются.

Свободное время отдавал учебе. Читать немного выучился еще до приезда в Петроград, в мастерских научился и счету. А вот писать все еще не умел. Теперь, по вечерам, опять садился за букварь и тетрадки. Арина Иннокентьевна неизменно помогала мне. Когда же я ходил днем по городу, то читал все, что попадалось: вывески, афиши, всевозможные рекламы. Покупал и газеты, в которых теперь открыто ругали императорский двор и Распутина, обсуждали военные неудачи на фронте и экономические затруднения в тылу. Газеты мы читали вдвоем с Александром Осиповичем, и он мне растолковывал непонятное.

Глухо упомянули однажды о «беспорядках» в Туркестане. Я встревожился: из газет мало что можно было уразуметь. Богданов сумел разузнать через своих товарищей — революционеров-подпольщиков: после волнений в Фергане разгорелось вооруженное восстание в Семиречье и Тургайской степи, карательные отряды свирепствуют также по Атреку, в Хиве. А в Бухаре, судя по этим сведениям, пока все спокойно.

Так и пролетел мой недолгий отпуск. Первого ноября утром прибыл я в воинское присутствие. Снова комиссия врачей, и вывод: в запасной полк, с освобождением от тяжелых нагрузок. Прощай, домик на Железнодорожной улице!

Запасной полк размещался в бараках вблизи станции Левашово, и во время коротких увольнений я лишь с трудом, по железной дороге, мог добираться к себе за Невскую заставу. Но я стремился туда, как только выдавалась хотя бы малейшая возможность.

Тягостно показалось мне в полку: солдаты — почти сплошь запасники, пожилые, унылые, придавленные тоской по дому. Унтера — настоящие шкуры, озабоченные только одним: как бы не угодить на фронт, а ради этого они лютовали почем зря. То ли дело было на фронте, с моими боевыми друзьями! И теперь единственная для меня отрада — побывать дома.

События между тем разгорались, подобно пожару в Камышевых тугаях. Открылась Государственная дума, и даже правые депутаты громогласно критиковали царское правительство, обвиняя его в неспособности вести войну «до победного конца».

Однажды, приехав под вечер декабрьского туманного дня к себе за Невскую заставу, я оказался свидетелем сразу двух демонстраций. Одна шла вдоль берега Невы со стороны города. Подвыпившие молодчики в чуйках и сапогах несли портреты царя Николая, громко выкрикивая: «Война до победы!», «Долой Гришку Распутина и немку Александру!», «Бей немцев и жидов!». Ей навстречу от Семянниковского завода, который накануне забастовал, молча двигалась черная масса — рабочие, их жены. Они несли плакаты из черной и красной материи, на которых белыми буквами было написано: «Хлеба нашим детям!», «Долой войну!», «Довольно проливать невинную кровь!».

Внезапно из переулка выскочили на рысях два взвода конных городовых, один ринулся с нагайками на одну демонстрацию, второй — на другую. Молодчики в чуйках остановились, высоко над головой поднимая царские портреты, сбрасывали шапки, крестились, иные падали на колени. Все же я разглядел, кое-кому досталось нагайками по спинам — полиция соображает медленно. А рабочее шествие встретило городовых воем, свистом, градом булыжников, которые выламывались тут же из мостовой. Хлопнул выстрел, потом еще; началась паника, люди разбегались, прятались в подворотнях.

В этот вечер Александр Осипович после обстоятельной беседы обо всем, что я увидел, перед расставанием заговорил со мной тихо, таинственно:

— Николай, ты должен понимать, мы накануне революции. Нужно, чтоб солдаты были с народом заодно. А у многих в голове туман… Вот, видишь? — он вынул из ящика стола пачку бумажных листов, перетянутую бечевкой. — Это листовки Петроградского комитета партии большевиков. Читай!