Дорога Короля

Обряд достиг своей кульминации — жертвоприношения. Хранитель тихо произнес молитву Второго пришествия, в которой выражалась надежда, что Трое не заставят землян ждать слишком долго и вернутся на Землю. Слова скатывались с губ Дириенте быстро, почти машинально и казались ему звуками какого-то неведомого и безразличного ему мертвого языка. Затем он во второй раз и с той же театральной торжественностью выкликнул имена Троих, высоко поднял фарфоровый сосуд, перевернул его донышком вверх, и золотистое вино, что было в сосуде, потекло по каменному желобу, тянувшемуся по склону холма к храмовому пруду. На этом, собственно, обряд и кончался. И сразу же храмовый музыкант, худой человек с продолговатым лицом, словно выточенным из камня, до сей поры терпеливо сидевший в темноте возле ручья со своим сложным гидравлическим инструментом, ударил по струнам, и служба завершилась тремя мощными громоподобными аккордами.

Любой верующий, случайно оказавшийся в храме в столь поздний час, непременно упал бы в этот миг на колени, издавая крики радости и надежды и осеняя себя знаком Второго пришествия. Но в тот вечер в храме никаких случайных посетителей не было, лишь несколько служителей, которые занимались уборкой и запирали на ночь окна и двери. Когда же Хранитель наконец прервал контакт с космосом, он был в храме уже совершенно один, весьма отчетливо сознавая и одиночество своей усталой души, и полезность своей профессии, и сокрушительные удары своего неверия, волны которого вновь затопили его разум. Мгновенный укол боли, слабое мерцание, и Дириенте снова стал самим собой.

И незамедлительно из темноты появился Мерикалис. Широкоплечий, упорный, он высился перед Хранителем, точно призрак, которого тот сам же и вызвал.

— Ну что, ты закончил? Готов идти?

Хранитель гневно сверкнул глазами:

— Интересно, отчего такая спешка? Надеюсь, ты не станешь возражать, если я сперва уберу эти священные предметы?

— Убирай, убирай, — пожал плечами сторож. — Можешь возиться сколько хочешь. — В голосе Мерикалиса слышалось какое-то незнакомое напряжение.

Хранитель решил не обращать на него внимания и снова вошел в храм. Он убрал кадило и фарфоровый сосуд для вина в нишу у входа и запер решетчатую дверцу из стали. Затем быстро произнес полагавшуюся после этого молитву и на сегодняшний день закончил все свои дневные обязанности. Он снял свой высоченный двурогий колпак и повесил на крючок сутану, оставшись в одной простой льняной рубахе, подпоясанной потрепанной кожаной тесемкой.

Когда Дириенте снова вышел из храма, остальные служители уже уплывали в темноту по тропам с северной стороны храма, ведомые светом факелов. В теплом ночном воздухе слышался их смех, и Хранитель позавидовал их молодости, веселью и уверенности в том, что мир именно таков, каким они его себе представляют.

Мерикалис, все еще ждавший его возле цветущего лаврового куста под толстой мраморной складкой портика, махнул ему рукой, и они быстрым шагом двинулись через лужайку.

— Куда мы идем? — спросил на ходу Хранитель.

— Увидишь.

— Что-то ты больно темнишь, плут проклятый!

— Да, пожалуй, что и темню, — согласился Мерикалис.

Он вел Дириенте вокруг северо-западной стены храма к его задам, затем они свернули за угол и пошли по такой ухабистой дороге, что она напоминала ярмарочный аттракцион «американские горки». Мерикалис держал в руке маленький карманный фонарик — слабое пятнышко его янтарного света этой безлунной ночью казалось более ярким, чем было на самом деле.

Когда они проходили мимо выгребной ямы, Мерикалис сказал:

— А знаешь, я действительно чувствую себя очень виноватым: я ведь не хотел мешать тебе во время обряда. Честное слово, я был уверен, что ты уже все закончил!

— Теперь это не имеет значения.

— И все-таки мне не по себе. Я же знаю, как этот ритуал для тебя важен!

— Знаешь? — Хранитель не был уверен, что правильно понял слова сторожа.

Он никогда и ни с кем не обсуждал свою утрату веры. Даже с Мерикалисом, который за долгие годы стал, возможно, самым близким его другом, ближе, чем любой из храмовых священнослужителей. И все же он отнюдь не был уверен, что его неверие — это такая уж тайна. Вера всегда сияет на лице человека подобно полной луне, свет которой пробивается даже сквозь зимний ночной туман. Он, Дириенте, не раз имел возможность видеть такую веру в глазах других людей, он видел это особое сияние и сильно подозревал, что другие-то не видят у него в лице света истинной веры.