Дорога моей земли

Черная судьба моих отцов
прямо начинается от бога.
По путям разбуженных ветров
ты ушла, слепа и босонога,
от любви,
от жизни,
от людей
в тяжкие потемки — без возврата —
праведным носителем идей
рыжего Никиты Пустосвята.
Это все — трагедия твоя.
И, живя, за склонами Урала,
ты слагала песни про края,
где твоя весна не умирала.
Кто она? Кому она сродни?

…Воды протекли.

Встают в тумане
желтые сивушные огни.
Песни о Степане-атамане.
Заговоры.
Лобные места.
Царские парады.
Эшафоты.
Золото священного креста
и орлов недвижные полеты.
Так туман сгущается,
и в нем,
растеряв пути свои косые,
подвигами,
войнами,
огнем
бредит деревянная Россия.
Но в ответ из вытравленной мглы
только вой полуночного волка…
— Где твои двуглавые орлы?
— Где твоя тупая треуголка?

…Осень.

(И ленинская рука —
над башней броневика!)
Снова воды утекли в моря;
и передо мною, увядая,
встала родословная моя —
стреляная,
битая,
худая,
бородой поросшая,
в дыму,
вышла на дорогу — на прямую…

Что от родословной я приму?

Что для светлой радости приму я?
Я приму лишь только цвет кров'u,
только силу, только звезды мира.
— Ты меня на битву позови, —
это будет именно для мира.
Я возьму товарищей,
свинца,
хлеба фунт
и песенку поэта.
У моих товарищей сердца —
из железа,
радости и света.
Мы возьмем свое наверняка!
Мы пройдем
с большим огнем заряда
по путям последнего парада!

Дайте башню для броневика!

Возникайте, бури,
если надо!

1934 г.

Выход весны

Святое зачатье цветенья:
тюльпанника первый виток.
На цыпочках встали растенья
и смотрят глазком на восток.

И нюхают воздух лиловый,

подкрашенный хвоей еловой,
настоянный на можжевеле,
на прели сентябрьской листвы,
вплывающий свистом травы
в соломку пастушьей свирели.

О первый студеный туман —

распахнутый утренник мира!
(Седых облаков караван —
гигантская бурка Памира.)

Весна!

Перезвон топора,
рабочая песня в селеньях,
гудят на полях трактора,
и зерна готовятся в звеньях.

На доброй планетке зерна

апрельское солнце играет.
И небо с землей, и весна,
и люди в душе повторяют:
— Нам времени мало дано
(то мира жестокая мера)!
Да будет столетье одно
и ныне и присно равно
делению
секундомера!

1935 г.

Дыхание