Дорога моей земли

Пока весну томит истома
летучих звезд,
текучих вод,
пока в прямой громоотвод
летит косая искра грома, —
вставай и на реку иди,
на берегу поставь треножник
и наблюдай весну, художник.

Пускай прошелестят дожди,

пускай гроза по-над землею
пройдет и громом оглушит
закат, что наскоро пришит
к сырому небу, чтобы мглою
покрыться через полчаса,
чтоб видеть свет правобережный,
чтоб новый мир —
промытый, свежий —
в твоем сознанье начался.

Тогда — писать, но без корысти,

сушь равнодушья заменив
единоборством грозных нив,
полетом сердца,
взора,
кисти!

1935 г.

«Там, в саду, за тигровою…»

Там, в саду, за тигровою
изгородью, с жаждою,
яблонька, заигрывая,
бьет поклоны каждому.

То, как бы обвенчанная,

в круг к подругам просится,
то ревнивой женщиною
в руки ветру бросится,

то — в движенье медленная —

тополю поклонится…
Ой, у ветра ветреная
все-таки поклонница!

…Так в ушко иголочное

входит осторожная
грусть моя проселочная —
ниточка дорожная.

— Ну, откликнись! Где же ты?

Расскажи мне — что же ты?
Как тобой пер'eжиты дни,
что порознь прожиты?

Ах, зачем ты, п'aлевая

даль, меня вымучивая,
грусть мою вымаливая,
наизусть заучивая,

не ответишь запросто,

как она б ответила,
и не встретишь запросто,
как она бы встретила?

1935 г.

Моя эпитафия

В тыщу девятьсот шестидесятый,
может быть, в семидесятый год
до окна
походкой вороватой
гибель костяная подойдет.
Пальцами сухими постучится
в тусклое стекло повечеру.

Опущу прохладные ресницы.

И, слов'a не досказав, умру.

Ты, товарищ мой, перед врагами,

для другого моего пути,
насмерть,
трехдюймовыми гвоздями
струганые доски сколоти,
чтобы мог я чувствовать свободно
свой последний,
неземной, полет,
чтобы слышал я,
как всенародно
слово Селивановский[2] возьмет.

Может, он оставит для былого

свой короткий,
свой глубокий труд?..
Впрочем,
для вступительного слова
критика хорошего дадут.
Он меня прославит не слезами.

И потом,

качаясь на весу,
я свою измученную память
за собой навеки унесу.

Но пока меня никто не знает.

И — проспектом —
красные стрелки
боевую песню запевают
несуразной мысли вопреки.

И проходят стройные отряды.

По весне.
По травам.
По утрам.
По торцам.
По звездам Ленинграда.
По сухим московским площадям.

Память! Память!

Только с песней этой
временным поклонникам души
уходить из жизни —
не советуй.
Умереть на время — разреши,
чтоб они не плыли в край видений,
чтоб они не повернули вспять.

Мы должны учиться у растений,

погибая,
снова расцветать!

1935 г.

Завещание