Дорога на Астапово [путевой роман]

Бронепоезд не приезжает, а возникает, как deus ex machina, и из его стального чрева выходят взрывники. Они подрывают косогор на прокладке железнодорожной ветки и облегчают работу. Паровоз тоже оказывается значком поворота сюжета — убийство германского солдата, вывинченный регулятор — «Паровоз сердито отфыркивался брызгами светящихся искр, глубоко дышал и, продавливая темноту, мчал по рельсам вглубь ночи… тяжёлыми взмахами вступали в огневой круг паровоза тёмные силуэты придорожных деревьев и тотчас же снова бежали в безмолвную темь. Фонари паровоза, стремясь пронизать тьму, натыкались на её густую кисею и отвоевывали у ночи лишь десяток метров. Паровоз, как бы истратив последние силы, дышал всё реже и реже»[207].

Островский пишет о том, как паровозы гудят в день смерти Ленина, как гудит с ними за компанию польский буржуазный паровоз. Они кричат будто звери, потерявшие хозяина.

С Лениным многое связано у механического железнодорожного племени. На паровозе, сноровисто подкидывая уголь в топку, бежит Ленин от преследования. Мифическая картина, очень похожая на ту, что нарисовал Островский, только бегут в знаменитом романе простые рабочие. Стоит на Павелецком вокзале траурный ленинский паровоз, похожий на скорбный лафет, с которого сняли тело, будто не в вагоне, а прямо на тендере везли Ленина из Горок.

Но вот война окончена. Один из героев Алексея Толстого горестно замечает: «2,5 тысячи паровозов валяются под откосами». Это не мешает фантазировать о будущем локомотиве. В этих видениях «под землёю с сумасшедшей скоростью летели электрические поезда, перебрасывая в урочные часы население города в отдалённые районы фабрик, заводов, деловых учреждений, школ, университетов…»[208]

Ильф и Петров, как и многие знаменитые писатели, работали в газете железнодорожников. «Гудок» того времени объединял не только кассовым окошком, но и локомотивной стремительностью стиля: «Поезд прыгал на стрелках… Ударило солнце. Низко, по самой земле, разбегались стрелочные фонари, похожие на топорики. Валил дым. Паровоз, отдуваясь, выпустил белоснежные бакенбарды. На поворотном кругу стоял крик. Деповцы загоняли паровоз в стойло»[209].

Чеховский игрушечный локомотив, подаренный мужем любовнику, воскрес в двадцатом веке: «В течение долго времени по линии подарков к торжествам и годовщинам у нас не всё обстояло благополучно. Обычно дарили или очень маленькую, величиною в кошку, модель паровоза, или, напротив того, зубило, превосходящее размерами телеграфный столб. Такое мучительное превращение маленьких предметов в большие и наоборот отнимало много времени и денег. Никчёмные паровозики пылились на канцелярских шкафах, а титаническое зубило, перевезённое на двух фургонах, бессмысленно и дико ржавело во дворе учреждения.

Но паровоз ОВ, ударно выпущенный из капитального ремонта, был совершенно нормальной величины, и по всему было видно, что зубило, которое, несомненно, употребляли при его ремонте, тоже было обыкновенного размера. Красивый подарок немедленно впрягли в поезд, и „овечка“, как принято называть в полосе отчуждения паровозы серии ОВ, неся на своем передке плакат „Даёшь смычку“, подкатил к южному истоку Магистрали — станции Горной»[210].

В наиболее ответственные моменты паровоз осенялся особой иконой. На победных эшелонах 1945 года у красной звезды, знака национально-интернациональной принадлежности, был прикреплён портрет Великого Машиниста, на боках — транспаранты, а весь эшелон увит цветами.

Железная дорога формировала язык, поэтический, особый язык, где жили «подвижной состав», «полоса отчуждения» или «железнодорожное полотно». Из стёртых метафор они обращаются в наполненные особым смыслом слова.

Паровоз, которого так боялись бунинские герои, замершие на станции, стал символом движения вперёд. Для советской литературы он означал грозного и стремительного, но полезного зверя.

Однако давление пара ослабло, а Великий Машинист спрятался в Мавзолее. Время спуталось, как железнодорожное расписание.

И вот уже «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка» (а это — критерий: «Мама у вас хорошая, про паровоз поёт») заместило знаменитое «Постой, паровоз, не стучите, колёса…» — новый массовый герой устал от движения локомотива в недобром для него направлении.