Дорога на Астапово [путевой роман]

Сейчас этот храм уже построен, и говорят о нём много разного. А тогда на краю огромного сугроба стояло два больших креста, часовня, а на земле лежало несколько плит с торжественными надписями. Рядом строили Храм на Крови. По случаю субботы через пустую стройку можно было пройти, и я спрямил путь через этот большой сугроб. Ярко светило солнце, текла по улице грязная жижа. Это весна струилась по чёрному льду, а Ё-бург казался мне грязным и скучным. Так всегда бывает, когда у тебя промокли ноги и в чужом городе тебе никто не известен.

Оттого пришлось идти в местный зоопарк — традиция, которой я придерживаюсь во всех городах с любыми названиями, модными и немодными.

В этом зоопарке слона не было, слоновник только строился. Все постройки, кстати, были свежие, из ровного кирпича, покрашенного затем красной краской. Так что зоопарк был похож на дачный участок нового русского, уставленный многочисленными строениями. На маленькой памятной доске сообщалось, что всё это сооружено три года назад в честь некруглого городского юбилея. Причём рядом с фамилией архитектора значилась фамилия мэра, которую я забыл. Фамилию архитектора я забыл тоже. А мне-то сначала казалось, что зоопарк построили братки дорогие, окончательно почувствовавшие себя хозяевами города. И оттого начавшие его благоустраивать, как свой дом. Казалось мне это потому, что проходы между клетками были облицованы каким-то полированным мрамором. Впрочем, мрамора на Урале много, и, может, даже кирпич там дороже. Может, оттого там столько полированного гранита на Широкореченском кладбище, где братва стоит на памятниках во весь рост, в кроссовках и тренировочных штанах, где прилежно выгравирована трёхлучевая звезда «Мерседеса» на автомобильных ключах в руке у покойника.

Было в этом зоопарке одинокое бревно спящего бегемота.

Был рычащий лев. Зачем рычал, я не знаю.

Видал я там черепах. Каймановые были страшны — мой спутник рассказывал, что они откусят палец не задумываясь. И действительно, свойственно ли черепахам задумываться?

Была там ещё какая-то черепаха, что могла выпустить из панциря длинную телескопическую шею сантиметров пятнадцати. Так эта черепаха, говорил мой собеседник, лёжа на руках какого-нибудь профана, кусала его за локоть. Видел я и питона, который мог прошибить головой бронированное стекло.

Ещё рассказали мне про лори, который сбежал из зоомагазина и был пойман в кастрюле с варёной картошкой. Но то всё разговоры, а в зоопарке жило и то, что свойственно Уралу и Сибири, — волки разного размера и лисицы разного цвета. А также белый пушистый заяц, похожий на шар.

Шарового зайца мы миновали, и я слушал истории про людей, которые держат экзотических животных. Это особый круг — небедных людей и прилично зарабатывающих консультантов. В сонно сопящем бегемоте не было для меня экзотики, он был понятен мне. И слон был родным, причём индийский роднее африканского. Только слона там не было — спутник мой рассказывал о земноводных и кусачих гадах, о владельцах крокодилов и ветеринарах, специализирующихся по мадагаскарским тараканам. Мало что я знал об их жизни.

А о жизни города Ё-бурга в итоге узнал ещё меньше.

В этом и заключена высшая печаль путешествия: сколько бы ты ни ехал куда-то, всё равно, чтобы понять город или местность, нужно прожить в ней полжизни.

Так тебя и хватит — на два города.

Самое важное, к чему я постепенно приближался, удаляясь от Астапова вместе со своими товарищами, был вопрос о цели путешествия. Всякое путешествие похоже на странствие за цветком алого цвета.

Это всегда мечта об обочинном сюжете, то есть том сюжете, который похож на забытый на краю дороги предмет.

Как-то я поехал на юг, туда, где в воздухе отчётливее пахло нефтью.

Возможно, если бы Толстой не остановился в Астапове, он тоже проделал бы этот путь, тоже смотрел на картины в рамке железнодорожного окна и что-то записывал в книжечку.

В конце концов я добрался до маленького нефтяного городка. Был в нём стадион «Нефтяник», профилакторий «Нефтяник» и общежитие нефтяного управления, дарившее мне свой кров.

Городок окружала слегка всхолмлённая степь, и больше не было в нём ничего.

Если не нужно было ехать на промысел, я сидел в геологическом отделе и разглядывал карту месторождения. Далёкое начальство послало меня в маленький асфальтовый городок по неясной казённой надобности. Не тьма покрывала город, а испанская жара кутала его пыльным покрывалом.

Рукописи мешались на столе — полные цифр служебные и пропитанные романтикой личные. Логично было бы некоторые из них забыть под кроватью, но я не знал, какие выбрать, — строчки, полные цифири, или состоящие из тягучих жалоб на собственную жизнь.

Однажды ко мне по ошибке собрались подселить какую-то женщину, но, спохватившись, поселили её в другое место. Я не возражал против соседства дамы и, улыбаясь, слушал извинения коменданта. Вскоре за своими вещами пришла виновница переполоха, и я перестал расстраиваться. Была она страшная и ближе к босоножкам заросшая чёрным волосом.

Кроме меня в общежитии жили чехи, строившие неподалёку кирпичный завод.