Дорога на Астапово [путевой роман]

Деталь, казалось бы, пошлая, да вот удивительно: она намертво привязывает пространство к историческому времени, как стоимость прогонов на ямских лошадях. Есть одно место у Соллогуба в «Тарантасе»: «Намедни, — продолжал, улыбнувшись, смотритель, — один генерал сыграл с ними славную штуку. У меня, как нарочно, два фельдъегеря проехало, да почта, да проезжающие все такие знатные. Словом, ни одной лошади на конюшне. Вот вдруг вбегает ко мне денщик, высокий такой, с усищами… „Пожалуйте-де к генералу“. Я только что успел застегнуть сюртук, выбежал в сени, слышу, генерал кричит: „Лошадей!“ Беда такая. Нечего делать. Подошёл к коляске. Извините, мол, ваше превосходительство, все лошади в разгоне. „Врёшь ты, каналья! — закричал он. — Я тебя в солдаты отдам. Знаешь ли ты, с кем ты говоришь? А? Разве ты не видишь, кто едет? А?“ Вижу, мол, выше превосходительство, рад бы, ей-богу, стараться, да чем же я виноват?.. Долго ли бедного человека погубить. Я туда, сюда… Нет лошадей… К счастью, тут Ерёмка косой да Андрюха лысый — народ, знаете, такой азартный, им всё нипочём — подошли себе к коляске и спрашивают: „Не прикажете ли вольных запрячь?“ — „Что возьмёте?“ — спрашивает генерал. Андрюха-то и говорит: „Две беленьких, пятьдесят рублёв на ассигнации“, — а станция-то всего шестнадцать верст. „Ну, закладывайте! — закричал генерал. — Да живее только, растакие-то канальи!“ Обрадовались мои ямщики; лихая, знаешь, работа, по первому, вишь, запросу, духом впрягли коней да и покатили на славу. Пыль столбом. А народ-то завидует: экое людям счастье!.. Вот-с поутру, как вернулись они на станцию, я и поздравляю их с деньгами. Вижу, что-то они почёсываются. Какие деньги, — бает Андрюха. Вишь, генерал-то рассчитал их по пяти копеек за версту, да ещё на водку ничего не дал. Каков проказник!..»[137]

В путешествии нечего стыдиться — ни какого-нибудь пустяка, ни мелочной описи копеек. Деньги и время всегда совместны, и бренчание денег наполняет песочные часы путешественника — монетки улетают в дыру не хуже песка.

«А как хорошо, — отвлекся я от денежных мыслей, — занять кадровую позицию в литературе — должность писателя-путешественника, и мне кажется, что он с неё уже не уволится никогда. Он приверчен к этим дорожным обстоятельствам, укрыт медвежьей полостью. Движимый завистью, я нахожу в его письме массу неуместных восторгов, некоторую нервность, вовсе не свойственную мне, путешественнику упитанному и флегматичному, норовящему на каждом повороте вытащить на обочину погребец, протереть фужеры и, раскрыв курицу в фольге, приступить к разглядыванию холмов и долин…»

Но вот Архитектор с Краеведом позвали меня ужинать, и мы спустились в кафе.

Меню было понятно — бараний суп да плов.

Вокруг нас сидели усталые дальнобойщики, люди всё южных и восточных кровей. Тут была часть их дороги, не начало, не середина, а просто неизвестная часть, и им было не до философии и геопоэтики.

Но что-то сгущалось в воздухе, какая-то скорбь и тревога, и я никак не мог понять, откуда они вползают в это кафе с неуютными пластиковыми столами и стенами.

Мы сидели и говорили о культурном перемещении, пока Директор Музея не обратил внимание на то, что все сидящие в кафе пялятся на нас.

Но нет, они смотрели в огромный телевизор под потолком. Мы оказались единственными, кто не видел, что происходит на экране.

А там с грохотом летел в режиме реального времени вертолёт с мёртвым Арафатом.

Грохот арабского ротора мешался с шумом моторов со двора.

Никто из дальнобойщиков не разговаривал, все смотрели вверх, а винтокрылый Арафат медленно плыл над чужой землёй.

Это был человек их мира, и они провожали его, сжав в руках стаканы с чаем, а кто — непонятно с чем.

Впрочем, на следующий день всё вышло куда круче.

Здесь был Рашидъ 12 ноября Полибино — Данков

Лишь край гранёного стакана

Моих сухих коснется уст,

От Бреста и до Магадана

Я вспомню Родину на вкус.

Всеволод Емелин

Соединение культур. Усадьба стеклопромышленника Мальцова и история с гранёным стаканом. Хаджи-Мурат средней полосы

Есть совершенно загадочное для иностранца понятие — брошенная усадьба, остов дворца, что стоит посреди России. Словами это объяснить невозможно, но каждый без слов понимает, о чём идёт речь.

Если в этой усадьбе раньше был местный санаторий, то глазницы её ныне пусты, а ветер качает мочалу, проросшую вниз с расписных потолков. Если санаторий был центральным, то дом цел, только росписи внутри закрашены ядовитой зелёной краской.

Когда-то я часто ездил в Марфино, что к северу от Москвы. Небо перед отъездом всегда серело, природа угрюмилась и вообще глядела букой. Значит, было самое время направиться в путешествие по паркам и садам. Со своими спутниками, если таковые находились, я проникал внутрь сквозь дыру в заборе. Этих дыр во всех заборах, что встречались на моей жизни, всегда было множество.

Нет ни одного забора в моем отечестве, к которому не приложена нужная дырка.