Дорога на Элинор

— Ничего ты еще не прочитал, — перебила Жанна. — Точнее, ты видел текст, но не воспринял его, потому что существуешь все еще в нашем простом мире, ты писатель, и значит, у тебя должно быть богатое воображение, а на самом деле воображения у тебя нет вообще. Можешь смотреть, я готова…

Господи, как она была красива! Терехов открыл глаза и тут же зажмурился — Жанна надела оранжевое платье, подчеркивавшее фигуру, лицо будто помолодело лет на десять, сейчас этой женщине можно было дать не больше двадцати пяти, взгляд притягивал и завораживал, и если она всегда смотрела с таким обожанием на своего Эдика, то Терехов мог себе представить, что чувствовал, что ощущал, чего желал этот человек…

— Господи, — сказал Терехов, — какая ты красивая!

— Ты с какого возраста себя помнишь? — задала Жанна неожиданный вопрос, и Терехов не сразу нашелся что ответить.

С какого возраста? Он помнил, как в два года прятался от маминого гнева под юбкой у бабушки, юбка была огромная, с многочисленными оборками, там было тепло, темно, там были какие-то запутанные ходы, будто в матерчатом складном лабиринте. На вопрос матери бабушка отвечала: «Володя? Нет, не входил, а что парень натворил?» Он не знал на самом деле, сколько ему было тогда лет, бабушка сказала это много позже, когда он, будучи уже взрослым юношей, вспомнил детское приключение. «Два года тебе было, — сказала бабушка, — и ты ничего, кроме юбок и шуршания материи, конечно, не запомнил?» А что он должен был запомнить?

И еще Терехов помнил, как в детском саду во время дневного сна занимался сексом с девочкой по имени Клара. Они сдвигали свои раскладушки, накрывались одеялом, наивно полагая, что никто их не увидит, и в душной темноте трогали друг друга между ног, испытывая при этом не сексуальные, неведомые им еще удовольствия, а лишь удивление тем фактом, что девочки и мальчики устроены таким странным образом.

— С двух, — сказал он. — А какое это имеет значение?

— Обычно дети помнят себя с двух-трех лет, это нормально… А я помню себя с восьми, представляешь? Знаю, что было раньше, мне рассказывали приемные родители — как они пришли в детский дом, потому что хотели усыновить ребенка, своих детей у них не было… Мне было семь лет, в детдоме я жила три года, нашли меня на улице, а может, и не на улице, я всегда боялась спрашивать, совершенно не помнила те годы, будто их не было… Первое мое детское воспоминание — день рождения. Мне исполнилось восемь, я училась во втором классе, меня считали умницей и даже всезнайкой… Папа с мамой подарили мне огромного белого плюшевого медведя с красным бантом на шее, и это стало первым моим воспоминанием в жизни.

— Детская амнезия… — пробормотал Терехов.

— Глупости, — отрезала Жанна, — нет такой болезни. Я тебе больше скажу. Не помню, что было со мной до восьми лет, но все, что происходило потом, после дня рождения, помню отчетливо — каждый день, по числам, у меня не будет проблем с мемуарами, если когда-нибудь доведется… Но только с восьми лет, ни днем раньше.

— Странно, — сказал Терехов, чтобы что-то сказать.

— Более того, я уже тогда точно знала, что, когда вырасту, то встречу мужчину, за которого выйду замуж — он будет чуть выше среднего роста, коренастый, с пышной шевелюрой, смуглым лицом, большими голубыми глазами… Когда много лет спустя на вечеринке я увидела Эдика… Я не почувствовала удивления, жара в груди… Просто подумала: «Он». Будто так и должно было случиться. И наверно, действительно должно было.

— Ты веришь в судьбу? В предназначение? В карму и переселение душ?

— Нет, — сказала Жанна. — Не верю и никогда не верила. Я очень рациональный человек, Володя.

— Да? — саркастически произнес Терехов. — А мальчишка в метро? Пращур, который был и которого не было? И то, что я приходил к твоему мужу? Что тут рационального? Все это чушь, а ты в это веришь…

— Верить, — тихо проговорила Жанна, — можно в то, чего на самом деле не существует. А если что-то случилось и если то, что случилось, доказано, при чем здесь вера? Я знаю, что ты приходил к Эдику, и что мальчик, у которого ты не спросил имени, тоже был Эдиком, и что, если бы не ты, Эдик был бы жив, и еще я знаю, что Эдик знал, что делал, — мне не говорил, но сам знал точно. Знал, что произойдет с романом, и знал, что, когда роман выйдет в свет…

Жанна запнулась и, опустив голову на ладони, тихо заплакала, как плачут дети. Но ребенка можно утешить, погладить по голове, пообещать игрушку, посадить на колени и шептать слова утешения, а что сказать взрослой женщине, умной, сильной и знающей то, чего Терехов не мог понять, как ни старался сложить разрозненные элементы немыслимой мозаики?

— Жанна, — пробормотал Терехов странно скрипучим голосом, — Жанночка…

Она плакала, а может, уже и перестала, просто сидела, прикрыв ладонями глаза, Терехов боялся сказать лишнее и еще больше боялся не сказать что-то необходимое.

— Жанна, Жанночка…