Дорога на остров Пасхи

У нас один мальчик, например, говорил, что смерть – это всегда больно. Очень больно. Другой утверждал, что все люди писаются, когда умирают. Неутомимый выдумщик Виталька Баскаков заявлял, что человек вылетает из своего тела и не может вернуться обратно, но если привязать мизинец покойника медной проволокой к батарее, то его можно оживить в течение трех дней. Юра Минкин, наш отличник, начинал плакать при разговорах о смерти: родители внушили ему, что смерть существует, но сами они никогда не умрут, а Юра подозревал подвох и очень этого боялся.

Девочки были как-то практичнее. Анета Туманова однажды сказала, что, если мама умрет, то ей достанутся мамины бусы, туфли и помада, а заодно уж и любовник, дядя Валера.

А ведь мой отец не говорил о самой смерти ничего. Он просто рассказывал, что нужно делать, вот и все. И если я боялся – самую малость! – то совсем не того, что он умрет, а того, что увижу его мертвым: покойники всегда представлялись мне иссиня-белыми и холодными, как ледышки. Правда, это будет недолго: пока я не разведу костер.

* * *

– И ты в это веришь? – спросил Арт. Если бы я ответил: «Да», то он бы обязательно сказал: «Ты такой же сумасшедший, как твой отец». Но я просто пожал плечами.

– Ты что, действительно собрался его сжигать? – недоумевал он.

Вместо ответа я показал ему рисунок на записке. А потом для убедительности добавил:

– А дрова? А канистра с бензином? А «УАЗик», повернутый задом наперед?

– Нет, я не могу, – решительно сказал Арт. – Даже и не думай. Глупость какая!

– Арти, – спросил я. Не знаю, почему, но мне вдруг очень захотелось спросить его об этом. – Арти, а что скажет Рита… Твоя мама, когда узнает, что отец… Что его больше нет?

– Она будет плакать, – был ответ.

– Надеюсь, недолго, – пробормотал я как бы про себя.

– Надеюсь, что нет, – успокоил меня Арт. – Послушай, я позвоню папе, он все устроит. Купит хорошее место на кладбище, оплатит похороны… Давай так и сделаем. Пошли в дом, я позвоню, и он все устроит.

– Нет, Арти. Ты забываешь. Это не твой отец, а мой. И я все сделаю так, как он хотел. Потому что это мое право. И моя обязанность. Потому что это… – «вопрос веры», хотел сказать я, но он бы начал смеяться. И я промолчал. – Я не дам тебе никуда звонить. Если ты не можешь мне помочь, то хотя бы довези нас… – я сказал «нас», будто мы с отцом собирались на пикник, – до берега: я не умею водить машину. А дальше я сам. Идет?

Арт посмотрел на меня, как на безнадежно больного. И отрицательно покачал головой. Я не чувствовал злости. Нет, злости во мне не было. Отчаяние. Вот что подступало ко мне.

Мне казалось, что в паре метров от меня отец лежит и усмехается: «Ну что, Сандрик? Справишься? Или нет?».

– Хорошо, – я огляделся в поисках стула или табурета, но в мастерской ничего не было, а мне так хотелось присесть. И еще жутко хотелось курить, но я боялся оставить Арта одного: вдруг он убежит? – Ты все-таки расскажи мне: почему ты приехал? Ты встречался с ним, – я кивнул в сторону кокона, – после того, как он ушел от Риты?

Арт посмотрел на меня исподлобья и принялся грызть ноготь большого пальца.

– Ведь что-то еще было? – допытывался я. – Не только пожарная машина? Правда? Ну, подумаешь, вовремя ушел? Ерунда! Ты ведь здесь не только поэтому? А? Арти? Не молчи! Пойми, это же – мой отец! Для меня это очень важно!

Я чувствовал, что попал в цель. Как тогда, на ринге, когда встретил Бедю правым кроссом.

– Ну, Арти? – я умолял его рассказать мне истинную причину его появления. Я должен был знать – имею ли я право просить Арта о помощи. Или это – только мое дело.

– Хорошо, – сдался Арт. – Только давай выйдем отсюда. Черт, дай мне наконец сигарету!

Мы вышли из сарая и поплелись к дому: понурые, как два побитых пса. Часы на моей руке показывали половину девятого.

* * *

Я достал из джинсов пачку сигарет и зажигалку. Закурил и увидел, что руки у меня дрожат. Красный уголек выписывал причудливые кривые, и струйки сизого дыма сплетались в легкое изящное кружево.

Арт взял сигарету, но прикуривать не стал. Он жадно вдыхал мой дым, но прикуривать так и не стал.

– Я бросил, – сказал он. – И курить больше не буду.

Он сжал голову между ладоней: так сильно, будто хотел раздавить ее.