Дорога на плаху

— Согласен. Но крупная сумма, будет обязывать вас молчать при любых обстоятельствах. Не так ли? Для моей уверенности, даже перед следствием, — Костячный вынул пачку стодолларовых купюр и добавил: — Здесь десять тысяч долларов. Не возражаете? Пусть это будет моя благодарность за воспитание Анатолия. Он прекрасен! — Игорь бросил пачку на стол.

— Простите, а кроме портретного сходства у вас есть какие-то доказательства? Ведь можно с вами не согласиться. Есть же двойники, — промокая платочком капельки пота на лбу, подавляя в себе волнение, сказал Кузнецов.

— К сожалению, нет, за исключением маленькой записки, оставленной мне его матерью. Я бы пришел раньше, но очень долго искал вас.

— Нельзя ли взглянуть? Она специфическая?

— У вас есть копия? — воскликнул испуганно Костячный.

— Мы уничтожили записку, как только покинули Ачинск и оказались в этой квартире. Зачем носить за пазухой мину.

— Как это можно доказать?

— Я не собираюсь вам ничего доказывать. До исполнения Анатолию четырнадцати лет, мы жили в страхе появления родителей. Но после четырнадцати — избавились навсегда от этого неуютного чувства.

— Почему до четырнадцати лет?

— После этого возраста ребенок вправе выбирать себе воспитателей, или того, или иного родителя, скажем, при разводе. Таков закон. И уж никто не смог бы пойти против его воли. Толя нас очень любит, как и мы его.

— Звучит убедительно. И все же, что говорилось в записке?

— Дословно мы не помним: просьба о воспитании младенца. Записка была…

— Фигурно обрезана, — прервал Кузнецова Игорь, вынимая ее из бумажника.

— Позвольте взглянуть? — протянул дрожащие руки Кузнецов.

Костячный подал крошечный листик.

— Она самая, — сказал Кузнецов, беря обоими руками, как ему показалось, обжигающую записку. На мгновение он замер, и стремительно сунул ее в рот, зажевал.

— Что вы делаете! — изумился Костячный.

— Чтобы вы не претендовали на сына. Я у вас выбил из-под ног стул! — воскликнул Кузнецов, многозначительно глядя на жену.

Костячный нервно расхохотался. Николай холодно смотрел на разыгранную трагикомедию.

— Я желаю Анатолию добра, видел его сегодня, но знакомиться не стал и не собираюсь, но буду всячески ему содействовать.

— Не надо вмешиваться в его жизнь даже с благими намерениями. Он хорошо воспитан и устроен в жизни. Прошу вас, не надо. Только после нашей смерти вы можете назваться дядей. Умоляю вас!

— Хорошо, договорились, если возьмете деньги, как обязательство молчать.

— Я беру их ради спокойствия сына, — сказал почтенный пенсионер, пряча пачку банкнот в карман. — Я не спрашиваю вашего имени и звания, в надежде больше никогда с вами не встречаться.

— И не будем. Прощайте! — твердо сказал Костячный, направляясь к выходу.

Едва незваные гости покинули квартиру, а их гулкие шаги стихли в подъезде, как дверь обособленной комнаты в квартире Кузнецовых распахнулась, и оттуда вышли двое мужчин в камуфляжной форме.

— Геннадий Федорович, — укоризненно сказал один из них, — что вы наделали? Съели ценнейшее вещественное доказательство!

— Я сделал это, чтобы имя моего сына не перемывалось по судам. Он, как и мы, ни в чем не преступил закон. — Вот деньги, заберите их, но дайте мне расписку. — Кузнецов вынул из кармана пачку долларов и бросил на стол.

— Жили век без долларов и теперь проживем, — веско вставила свое слово, со страхом наблюдавшая диалог мужчин, мать Анатолия.

— Но как же просьба генерала? Он же говорил, что суд над Костячным будет закрытым, и Анатолий ничего не узнает.

— Свинское рыло видно далеко, — усмехаясь, сказал Кузнецов, явно не доверяя органам правосудия. — Нам не надо никаких судов.

Человек в камуфляжной форме покачал головой.

— Вы же знаете, ваша беседа записывалась на пленку. Мы едва не пустили в ход усыпляющее средство, — не соглашаясь, с укоризной сказал собеседник.

— Не надо меня осуждать. Мною двигали любовь к сыну и страх за разрушение его счастья, я, как отец, обязан его защищать! Это закон природы.

— Деньги мы взять не можем. Полагаю, они ваши. На этом наша миссия закончилась. Но все же будьте осторожны еще день-два, пока мы не возьмем Костячного. — Прощайте.

Весной, в гололед, на одной из улиц Красноярска произошло столкновение новенького «Мерседеса» и занюханой «копейки». За рулем «жигулей» сидел капитан милиции, в иномарке — крутые парни. По ситуации стопроцентная вина капитана. Он выезжал на главную улицу со двора, и «мерс» на скорости врезался в «жигу». На машины больно смотреть, седоки отделались легкими ушибами.

Крутые парни готовы были избить виновника: из-за аварии срывалась крупная коммерческая сделка, но все же сдержали себя, вызвали гаишников. Те, хоть и свои ребята, а развели руками: придется платить.

— Будешь, мент, горбатиться на нас всю жизнь, — горячились крутые, — что у тебя есть: дача, квартира? Продавай, нам ждать некогда, нам машина нужна. Понял?

— Нет у меня дачи, — хмуро отвечал капитан, — семья — трое детей.

— Занимай у родственников, иначе мы тебя со света сживем.