Дорога на Тмутаракань

Миронег, не обращая внимания ни на попутчиков, что невежливо, но объяснимо, ни на бродников, — души в нем нет, что ли? — грыз травинку и разглядывал собственные ногти. Внимательно так, словно не было для него сейчас занятия более важного. Так и не вынув травинку изо рта, лекарь сказал еще несколько слов на древнем языке.

Дверь закрылась, радужная змейка исчезла, и тогда только Миронег посмотрел на содеянное им.

На берегу безымянной речушки не было ни одного живого бродника. Да и мертвым счет шел на единицы. Когда раскрылась дверь в иное время, три всадника попытались отвернуть в сторону. Им удалось не попасть в ловушку, но даже близость со смертью означала гибель, однако не такую быструю. Они тоже состарились и умерли, но кости не рассыпались в желтоватую пыль, оставшись на берегу реки надгробным памятником всем жертвам колдовства.

Кости пролежат тут еще многие годы, и редкие половцы, кочевавшие в этих негостеприимных местах, дадут из-за них речке ее имя.

Каяла. Скелеватая.

— Дедушка, расскажи, как князь Игорь в засаду попал!

— Что ж не рассказать. У речки Каялы то случилось, внучек...

— Только не говорите мне, что можно было иначе, — попросил Миронег спутников.

* * *

Я здесь, брат!

Игорь Святославич рубился с ожесточением, усиливавшимся от того, что на пути к Буй-Туру так много препятствий. Вот одно, с бородой, волосы в ней уставились в разные стороны. Ррраз! Нет препятствия, стонет под копытами... Вот еще, в надвинутом на глаза шлеме. Буммм! Мечом по маковке шлема, тот пополам. Кожа с деревом, это от солнца полуденного защита, не от булата. Вот, как цепь приворотная, кистень на кожаном ремне, утыканном железными шипами. Щелк! Летит в сторону кисть руки, продолжающая сжимать злополучный кистень, воет от боли дикий половец, зажимая оставшейся ладонью сочащуюся кровью культю. Нечего на пути становиться, сам виноват!

Телохранители-гридни, не чинясь, отстреливали из луков самых прытких из нападавших, не давая приблизиться к князю слишком большому числу противников. Оскорбительно лишить воина радости боя, но преступно подвергнуть князя чрезмерной опасности.

Я здесь, брат!

Буй-Тур Всеволод Святославич устал рубиться и только убивал — скупыми точными движениями, едва, как казалось, шевеля мечом. Откуда в таком случае на телах опрометчиво вставших на пути князя брались страшные рубленые раны, спросите вы? А я почем знаю, отвечу я. Может, сами они напоролись на клинок... Как этот вот бродник, например. Чего полез на князя, аж вперед весь подался, примериваясь ударить поточнее. А для Буй-Тура дел-то осталось, что меч подставить к груди вражеской под углом особым, чтобы острие прикоснулось легонько к переплетениям кольчужным, раздвинуло их да и впилось укусом осиным через рубаху нижнюю в грудь. Железо же против булата, что молодка против добра молодца. Нипочем не отбиться, да и охоты к тому, в общем-то, нет как нет. Что той кольчуге несколько порванных звеньев? Час-другой в кузне пролежать, и все. Мелом же натирать до блеска слепящего, может, следующий хозяин еще старательнее будет.

Много крови было на князе, но ухмылялся он так, что понятно становилось — чужая это кровь, не своя.

Я здесь, брат!

Владимир Путивльский обернулся, встретился взглядом с женой. Гурандухт ободряюще улыбнулась:

— Прошли, муж мой...

Муж! Есть ли для молодого князя слово более сладкое, чем это?

— Как обоз? — Владимир не забывал, что отвечает за многое.

— До последней вежи вывели, — гордо сказал половец, все время державшийся неподалеку от Гурандухт. Кончак хорошо воспитал своих людей, за жизнь его дочери они были готовы заплатить собой.

— Убитых у нас много?

Страшный вопрос, но необходимый после боя.

— На глаз — терпимо...

Страшный ответ, но после боя объяснимый.

Мечи и сабли возвращались в ножны, пряча следы крови. Чистить клинки можно и позднее, пока же — хоть немного пожить, не сжимая в руках рукоять, пропитанную кровавой слизью.

Странно, испачкав руки в чужой крови, человек просто обмоет их, и — все. Следов нет. Сталь же, залитая кровью, начнет ржаветь, как ни чисти, ни полируй металл. Человек выдерживает то, что не переносит железо.

Мы прочнее стали? Или бесчувственнее?..

— Прошли... — князь Владимир ответил жене широкой улыбкой, совершенно мальчишеской.

Затем, погасив улыбку, проговорил:

— А отец и дядя остались там, на поле...

Гурандухт промолчала. Дочь воина знала, когда слова не нужны. Она протянула к мужу ладонь, положила ее на закрытое кольчужным переплетением запястье князя.

— Князь должен думать в первую очередь о своих людях, не правда ли? — Владимир не спрашивал, кажется, вспоминал. И голос его звучал иначе. Как у отца. — О своих людях. Не о себе. И не о своих близких...

— Войско на горизонте!

Кто первый заметил пыль, потянувшуюся от земли к низким грозовым тучам, неизвестно. Но кто-то заметил, сказал, и мечи, не успевшие отдохнуть в ножнах, снова извлекали на теплый ветер, тянувший с юга сладкие ароматы степного разнотравья.

— Обоз в середину! — приказал князь Владимир, привычно уже. И, повернувшись к жене, добавил: — На всякий случай — прощай...