Дорога на Тмутаракань

Смерть развела половцев на два лагеря. Смерть случившаяся и обошедшая — временно? — стороной. Смерть, скалящая стальные зубы наконечников копий и сабельных лезвий. Ощетинившаяся рогами ханских бунчуков. Ищущая прохлады, навеваемой трепетанием на ветру боевых вымпелов.

Войско хана Кончака, нежданно появившееся на поле битвы, не вступало в схватку. Воины-куманы просто вклинились между русами и дикими половцами, и те прекратили сражаться, одни из опасения случайно поразить союзника либо друга, другие... просто из опасения. Ибо — что опасней неминуемой смерти?! Сброд, собранный Гзаком, прекрасно понимал, когда лучше опустить оружие. Пес, проигравший единоборство, подставляет незащищенное брюхо победителю, тем и выживает — позором.

Хан Кончак вежливо поклонился, завидев Игоря Святославича и Буй-Тура Всеволода, но видно было, что взгляд его ищет иных гостей.

— Не беспокойся, — сказал князь Игорь, ближе подъехав к побратиму. — Твоя дочь — с мужем, а он скорее погибнет, чем даст ее в обиду.

— Где же они? — не сдержался хан.

И, как бы в ответ, один из солтанов ханской свиты воскликнул:

— Взгляни туда, великий хан!

Погоняя коней, из облака степной пыли вырвалось несколько всадников. Приближаясь к ханской ставке, один из всадников сорвал с головы шлем, бросил его в прибитую траву.

— Отец!

Хан Кончак спрыгнул с седла и подбежал к коню, на котором сидела его дочь, а теперь жена путивльского князя, прекрасная Гурандухт.

— Отец...

Гурандухт спешилась, обняла Кончака, уткнулась ему лицом в золотую застежку-фибулу, крепившую плащ на левом плече хана.

— Отец...

— Все будет хорошо...

Он говорил так дочери, когда в детстве ей снились плохие сны и, расстроенная и напуганная, она бежала через шатры, мимо костров с греющейся охраной в юрту отца.

В это время, словно желая подтвердить слова хана, появился и свадебный обоз, окруженный со всех сторон настороженной охраной из русских дружинников и половцев Кончака. У первых веж ехал князь путивльский Владимир. Увидев отца и дядю, он улыбнулся, искренне и облегченно.

Впервые за этот день.

Затем он заметил скрытых за скоплением всадников Кончака с дочерью и тоже спешился. Подойдя на расстояние шага к хану, он услышал, как Гурандухт спросила:

— Отец, ты ведь знаком с моим мужем?

— Здрав будь, зять. — Кончак мягко отстранил дочь и протянул руки к князю. — Дай обнять тебя!

Кончак уже знал, как достойно вел себя муж его дочери во время битвы. И мог не стыдиться, но гордиться зятем.

— Уррагх! — закричали куманы и русичи.

Дикие половцы Гзака молчали.

* * *

— Здесь наши пути расходятся, — сказал ковуй Беловод Просович. — И не желаю скрывать, что мне это нравится, лекарь.

Миронег молчал, словно не замечая нарочитой грубости ковуя.

— А что ты, болгарин? — продолжил Беловод. — Со мной дальше или же с... этим?

— Моя дорога не мной определяется, — ответил Богумил. — Идти мне на юг, так сказано, и так будет.

— Была бы честь предложена, — развел руками ковуй. — Тогда — прощайте!

— Не прощайся без нужды, — проговорил Миронег. — Накликаешь беду.

— Большей уже не накликаю, — заметил Беловод. — Некуда уже — больше! Ты не согласен... колдун?

— Здрав будь, — серьезно сказал Миронег и повернул коня прочь.

На юг, куда его так не хотели пускать боги. Где предсказана была его смерть.

Туда, куда ему нельзя было ехать и куда он был ехать обязан. Если, конечно, желал сохранить хотя бы остатки независимости и не стать куклой для божественных забав.

Болгарин держался за его спиной, предпочитая общество языческого колдуна перспективе одиночного путешествия через Степь.

* * *

— Здрав будь, хан.

— Благодарю, Гзак.

Гзак поморщился, показав, что оценил ответ. Кончак, как и обычно, не посчитал нужным назвать Гзака присвоенным титулом. Горд был потомок Шарукана и не желал снисходить к низкорожденным. Но сегодня Гзак рассчитывал посчитаться с ханом Черной Кумании за все: за гордыню, за пренебрежение, за богатство и славу.

Большой долг был за Кончаком, и проценты на него накопились немалые, много больше, чем разрешал давний Мономахов «Устав».

— Я жду объяснений, Гзак. Что делают твои воины на моей земле?

Снова гордыня. Так, с места в карьер, словно на ристалище, разговора не начинают. Гзак был уверен в этом. Что до Кончака — он открылся для удара, так тому и бывать!

— Плохое нас привело сюда... хан! Страшное... Русские дружинники, которых ты защищаешь так благородно, словно они для тебя — лучшие друзья, напали на беззащитные вежи наших родичей, все разграбили и всех убили. Тому свидетель не только я, все мои воины. А тебе, разумеется, известно, хан, что по степным законам за подобное есть только одна кара. Кровная месть! И мстить должен любой, кто знает преступника.

— Что я слышу?! Убиты мои люди? Убиты русами?

— Убиты половцы! Рода, правда, иного, из Бурчевичей, но убиты действительно русами, как ты и сказал.

— Что делали Бурчевичи на моих землях? Я не звал их.

— Так ли это теперь важно? Даже если они по неосторожности или небрежению перешли границы твоих, хан, владений, то расплатились многократно! Кто ответит за смерть наших братьев?!

— Верно ли то, что говорит Гзак?