Дорога на Тмутаракань

Владимир затвердил сильнее, чем «Отче наш», что нельзя ни в коем случае превозносить в заклинании ни того, от кого добиваешься помощи или подчинения, ни уж тем более еще не заклятого врага. Отсюда — «стрелочки», и лучше не вспоминать некстати, что древко такой игрушечки с палец толщиной и длиной в руку, а листовидный наконечник легко вспарывает любой доспех либо кольчугу.

Слова переплетались с воздушными струями, проникали в уши бога то осторожно, то напролом.

Но Сварог был равнодушен к мольбам и приказам. Люди на Руси отвернулись от старых богов, пусть же теперь Иисус-ромеец старается за своих рабов!

— Днепр-Славутич! — взывал княжич Владимир. — Как каменные горы, ты пронзил земли половецкие. Но как лелеял насады Святославовы до стана Кобякова, помоги воинам русским и сейчас!

Богиня Мокошь, вечно юная и бесконечно старая, умирающая каждый миг, подобно иссыхающей на ветру луже, и воскресающая в любом дожде или снеговом заряде, — слышишь ли ты? К тебе слова княжича!

Слышала богиня влаги, слышала и молчала. Нет спасения за отречение от старой веры, только кара! И будь что будет...

— Светлое Солнце! — приговаривал княжич. — Всем ты тепло и прекрасно. Зачем, господин, простер ты горячие лучи на воинов наших? В поле безводном скрути жаждой луки половецкие, заткни колчаны втугую!

Вот оно, Солнце, в небе. Все видит, все слышит. Оскалился Ярило-Солнце, безумная улыбка пуще любого слова проговаривает: «Нет милости отступившим» . Застыл на троне шахиншахов смуглый Хорс, не размыкая алых губ под густой волнистой бородой. Отвечать предателям — только себя опозорить. И даже Дажьбог отвернулся стыдливо. Так дающий милостыню отворачивается от самого убогого нищего, устыдившись безграничья падения. Раз в твоих бедах не виноват никто, кроме тебя самого, то и выкарабкивайся сам, не зови помощников!

Огонь и воздух, вода да сыра земля — все четыре стихии призвал княжич Владимир на помощь воинам своей сестры. Но боги остались глухи к мольбам. Колдовство оказалось бессильным!

Сила...

Сила!

Княжич Владимир, негромко бормоча под нос что-то сердитое, вытянул заложенный между листами одной из книг помятый в давние времена невзрачный пергамен.

На нем чернокнижник неведомо когда вывел чернилами, похожими не на ржавчину, а на кровь, таинственные слова на забытом языке, пометив на всякий случай от непосвященных по-арабски: «Здесь сила великая».

Княжич облизал враз пересохшие от волнения и, что греха таить, страха губы и принялся читать вслух:

— Рннахг! Уф-ллайн ийгх...

Там, где половецкие стрелы стали выбивать скакавших рядом с княгиней телохранителей-гридней, Ярославна завернула коня вправо.

— Ага! — ликующе закричал Гзак, увидев это. — Наша берет!

И тут же выругался, поскольку понял, что задумала княгиня.

Вслед за Ярославной русские дружинники отвернули в сторону, оказавшись вскоре на небольшом холме, куда половецкие лучники уже не могли дострелить.

— Не спасешься! — завизжал Гзак и огрел своего коня плетью. — Все равно достану!

И, послав коня вперед, закричал так громко, что его услышали не только половцы, но и княгиня на холме:

— Десять коней тому, кто привезет мне русскую княгиню!.. Живой или мертвой — без разницы!

— Уррагх! — откликнулись половцы.

А русские дружинники равняли строй, твердо настроившись защищать свою госпожу до последнего, оставшегося в живых.

Премудрый Соломон! Ты говорил, что не знаешь пути птицы в небе, червя в земле и мужчины в сердце женщины. Ужели ты понимал, как слово молитвы находит бога? Если да — ты воистину мудр!

Храпуня, маленький домовой, умерший от неизбывного горя, ты был услышан!

«Вы же отомстите, правда?»

Утих ветер, словно натолкнувшись на невидимую, но очень прочную преграду. Пошел мелкой рябью Днепр, и даже Путивлька, которая летом если не воробью, то коню по колено, вспенилась, как море после шторма. И солнце потускнело враз, стало блеклым, словно по осени.

Боги, разделенные неисчислимыми расстояниями, поглядели друг на друга.

«Рннахг! Уф-ллайн ийгх...»

Боги приняли решение.

Араб Абдул Аль-Хазред, хоть и был безумен, не утратил способности логически мыслить. Он постарался не оказаться среди первых, прорвавшихся на улицы русского города. Переменчиво воинское счастье, а сгинуть от вражеской стали, пусть и со славой, не хотелось.

Аль-Хазред уже умирал, и ему не хотелось повторения. Смерть — она болезненна и для того, кто лишен души...

Разумней было дождаться, пока поляжет под половецкими стрелами русская дружина. Пока скует прибывшее от киевского кагана подкрепление отряд, отправленный к северным воротам посада. И тогда только, уже не разбирая дороги, по неостывшим трупам и вязкой грязи, послать коня на беззащитные городские улицы, увлекая за собой любителей беззаконной наживы.

Безумный араб не знал, где искать недостающую страницу «Некрономикона», но это его совсем не смущало.

Тот, кто забрал его душу, Старый Бог, даже воспоминание о котором холодило страхом внутренности, поможет своему рабу. Зачем же еще человеку господин, как не для того, чтобы не думать самому?

Пусть Бог принимает решение!