Дорога неровная

— А потом всё шла и шла вперед в дождь и слякоть, почему-то никак не могла дойти до дома, где кто-то меня ждал родной и близкий, и, наконец, добралась до какого-то селения, — продолжала свой рассказ Александра. — Продрогшая и грязная, босая, я вошла в какой-то магазин, чтобы купить что-нибудь поесть или хотя бы узнать, как мне добраться куда-то… Куда? Я не знаю, но во сне была твердо уверена, что мне надо именно туда. Я подошла к прилавку, и в этот момент к магазинчику, ставшему вдруг маленьким и тесным, подкатила группа юнцов на мотоциклах — рокеры и панки, настоящие подонки, и я узнала в них своих ночных преследователей. И они меня узнали. Хозяин магазина перепугался, сказал, что эти молодые люди — настоящие бандиты. Он схватил меня за руку и потащил куда-то прятать. Толкнул в какую-то комнатёшку и сказал, что там есть выход на улицу. Выход, может, и был, да дверь-то на замке. И всё-таки мне удалось выбраться на улицу, и опять я бежала в ночи, скользя и падая на мокрой дороге, иногда мне удавалось взлетать и парить над землей, так я преодолевала более длинный путь. Но за ночью неизбежно приходит день, и в моём сне он тоже пришёл, и я обрадовалась тому, тем более что преодолела огромную гору, и осталось только спуститься вниз. Говорят, подняться на гору и спуститься с неё, означает, что человек преодолел какое-то препятствие. Верно, Гена? — тот кивнул утвердительно. — И вдруг опять увидела тех же самых юнцов! Но на сей раз они были прекрасно одеты и по разговору я поняла, что они — бывшие студенты, им осталось защитить диплом, и на заводе у них — последние дни практики. Они были страшно самоуверенные, громко хохотали, задевали шутками рабочих, а я, конечно, постаралась не попасться им на глаза. Я металась по заводу между какими-то механизмами, похожими на громадные шестеренки, жернова, где-то перебегала, где-то пролетала, мысленно молясь Богу, чтобы моя способность летать неожиданно не исчезла, как неожиданно и появилась: уж очень не хотелось, чтобы меня перемололи эти жернова. И все-таки враги увидели меня. Их лица мгновенно стали злобными и безжалостными, они бросились за мной, несмотря на свои импозантные одежды, отбрасывая прочь со своего пути и предметы, и людей, а я бросилась бежать, задыхаясь и падая, бросилась к людям, но никого не было, и я вновь оттолкнулась от земли, и хоть тяжело, но все-таки взлетела. Взлетела! Что бы это значило, Гена?

— Душе твоей больно, тяжело, но она вновь и вновь взлетает, как раненая птица ввысь. А сон, наверное, потому такой приснился, что твоя душа стремится вырваться из тенет лжи, зла, жестокости. Она беззащитна, твоя душа, как босой человек на мокрой дороге, но она могуча, потому что ты летала во сне. Хороший сон.

Александра дочистила грибы и, вздохнув, сказала:

— Как же славно здесь у вас, как все по-доброму, по-справедливости… Ты прав, Гена, я устала жить среди корыстных людей, среди злобы… Хороших людей немало, их больше, чем плохих, в этом я — счастливый человек, но от кого завишу, чаще всего… сволочи. Мне бы к вам сюда, душа бы моя отдохнула.

— Не твой черед, — строго ответил брат.

— А чей?! — резко спросила Александра, но Геннадий грустно покачал головой, мол, не скажу.

— Одно могу сказать, что не твой. Ты еще нужна на земле.

— То есть… — не поняла Александра брата.

— То есть, каждого человека Бог забирает к себе, если его земная миссия завершена.

— Скажешь тоже… А всякие пропойцы, убийцы, матери, бросившие детей — они-то, зачем живыми нужны? Или пословица — «Богу не надо, и чёрт не берет!» — справедлива, и здесь, у вас, отбросы человеческие тоже не нужны?

— А ты никогда не задумывалась, что именно в их настоящей жизни искупление грехов прошлых поколений? Нам ведь тоже досталось крепко за грех прабабушки.

— Ну, тогда маме надо было жить да жить до ста лет, чтобы искупить грех бабушки Лукерьи, а она умерла, зато тётушки живут и здравствуют, тёте Зое уже восемьдесят. Им-то за что дана такая долгая жизнь, за какие добрые дела?

— А ты прости их, ведь за добро судьба одаривает добром, а зло возвращается обратно. Зоя и так, думаю, несчастлива, хоть и в почете в своем городе, но несчастлива, потому что сын у нее — шваль настоящая. Кстати, знаешь, откуда это слово пошло?

Александра отрицательно качнула головой.

— А ты, как журналист, должна это знать, — назидательно поднял вверх указательный палец Геннадий. — Такая фамилия — Шваль — была у предателя портного, который открыл ворота Нижнего Новгорода шведам, когда те пришли завоевывать русскую землю.

— Да, ты прав: Шваль и в самом деле — шваль. И живут наши тётушки — просто небо коптят, никакой от них пользы, только под себя гребут да между собой цапаются. Тут уж наша прабабушка в точку попала — разъединение полное.

Ну вот, сам же говоришь, что они просто небо коптят, а они живут, а вот мамы нет…

— А ты сама спроси у нее, счастлива ли она, что теперь она не у вас, а здесь. А ты молодец, пытаешься как-то всех объединить, с Лидой помирилась, вместе с ней ездила на наши могилы.

— Ты-то откуда знаешь, тебя там не было.