Дорога скорби

– Это уже много. Думай о рыбках. О том, как Пеготти стаскивает носок и сует его в рот. Думай о том, что тебе нравится.

– А вы так и делаете?

– Так я и делаю, если что-то болит, правда. Помогает.

– А что, если ничего еще не болит, но вот-вот будет что-то жуткое?

– Ну... бояться – это нормально. Тут никто не может помочь. Просто ты не должна позволить страху остановить себя.

– А вы когда-нибудь боялись?

– Да.

Слишком часто.

Она сказала лениво, но с уверенностью:

– Спорим, вы никогда не боялись так, что ничего не делали. Спорим, вы всегда были храбрым.

Я вздрогнул.

– Нет. Не был.

– Но папа сказал...

– Я не боялся на скачках, – согласился я. – Но посади меня в яму со змеями, и я не буду настолько уверен в своей храбрости.

– А как насчет пузыря?

– Я бы залез туда, обещая себе, что, когда выйду, буду бегать.

Она погладила мою руку.

– Вы приедете ко мне? Посмотреть на меня?

– В пузыре? Да, если захочешь.

– Вы делаете меня храброй.

Я покачал головой.

– Храбрость живет внутри тебя.

Мы продолжали смотреть на рыбок. Мой тезка сверкал плавниками и демонстрировал бесконечную выносливость.

– Я завтра уже буду под пузырем, – прошептала Рэчел. – Я не стану плакать, когда они посадят меня туда.

– Храбрость одинока, – сказал я.

Рэчел заглянула мне в лицо.

– А что это значит?

– Ты будешь одна в пузыре, – сказал я. – Поэтому сделай его своим дворцом. Пузырь нужен, чтобы уберечь тебя от инфекции – уберечь от драконов. Ты не будешь плакать.

Она прижалась ко мне. Чуть веселее, надеялся я. Я невероятно любил ее. Пятьдесят на пятьдесят, что пересадка окажется удачной. Рэчел сможет опять бегать. Должна.

Линда с Пеготти вернулись с прогулки, смеясь. Линда строила башни из ярких пластмассовых кубиков, чтобы Пеготти их разрушал – эта игра доставляла малышу бесконечное удовольствие. Мы с Рэчел сидели на полу и играли в шашки.

– Вы всегда разрешаете мне играть белыми, – жаловалась Рэчел. – А потом пробираетесь своими черными туда, куда я не смотрю.

– Ну тогда можешь взять ход обратно.

– Это отвратительно, – сказала она через пять минут. – Вы мошенничаете.

Линда посмотрела на нас и удивленно спросила:

– Вы что, ссоритесь?

– Он всегда выигрывает, – пожаловалась Рэчел.

– Ну тогда не играй с ним, – резонно заметила Линда.

Рэчел расставила себе белые шашки. Я не стал брать одну из них в середине доски, и она с ликованием выиграла.

– Вы дали мне выиграть? – спросила она.

– Выигрывать куда забавней.

– Я вас ненавижу.

Она обиженно смахнула шашки с доски, и Пеготти тут же засунул две штуки в рот. Рэчел со смехом отобрала их, вытерла и снова расставила на доске, опять взяв себе белые, и мы мирно сыграли еще пару партий, пока она, как обычно, не устала.

Линда сделала к чаю маленькие шоколадные пирожные и счастливо толковала о швейцарском доноре и о том, что все будет хорошо. Рэчел была в этом убеждена, я тоже, Пеготти размазывал шоколад по щекам. Что бы ни принесла нам всем следующая неделя, подумал я, этот день с его надеждой и обычностью был якорем, удерживавшим нас в реальности, утверждением значимости маленьких жизней.

Пока Линда не усадила обоих детей в машину, чтобы ехать в больницу, она не упомянула об Эллисе Квинте.

– Суд назначен на завтра, да? – спросила она. Мы стояли на холодном ветру в нескольких шагах от ее машины. Я кивнул. – Только чтобы Рэчел не узнала.

– Она не знает. Было нетрудно скрыть это все от нее. Она никогда больше не говорит о Силвербое. Она так больна... И не очень интересуется чем-то другим.

– Это страшно.

– Эллиса Квинта посадят?

Как мог я сказать: "Надеюсь, что да"? И надеялся ли я на это? Однако я должен был остановить его, разбудить его, заставить его очнуться.

– Это решит суд, – уклончиво ответил я.

Линда обняла меня. Без слез.

– Вы приедете навестить Рэчел в пузыре?

– Вы не сможете меня не пустить.

– Господи... я надеюсь...

– С ней все будет хорошо. И с вами тоже.

Терпеливый "Теле-Драйв" привез меня обратно в Лондон. Мне предстоял обед с Индией.

Снова впереди были вечерние сумерки на Пойнт-сквер и Гордон Квинт на страже. Иногда он должен спать... вот только когда?

Ресторан под названием "Кенсингтон-плейс" находился недалеко от Черч-стрит, знаменитой улицы антикварных магазинов, которая тянулась от Кенсингтон-Хай-стрит на юге до Ноттинг-Хилл-Гейтс на севере. Машина "Теле-Драйв" высадила меня с моей сумкой на северо-восточном углу Черч-стрит, где я побродил немного, разглядывая ярко освещенные витрины книжного магазина Ватерстоуна, размышляя о том, можно ли будет Рэчел слушать разрекламированные детские записи в ее пузыре. Ей нравились истории "Просто Вильяма".

Пеготти, как она считала, должен подрасти, чтобы стать похожим на него.

На углу толпилась большая компания молодых японцев, все они были с фотоаппаратами и фотографировали друг друга. Я не обратил на них особого внимания, заметил только, что у них у всех прямые черные волосы, что они одеты в короткие стеганые куртки и джинсы. Насколько можно было судить, они были счастливы.

Они вежливо поклонились мне, я без энтузиазма ответил тем же.