Дорога светляков

– Веселись, Нивья Телёрх. Отдайся празднику. Я не стану пленить тебя, не страшись. Завтра твоя жизнь снова станет скучной и пресной, так отчего бы не распить вино с моими детьми?

Руки лешачат потянули Нивью в толпу. Нивья обернулась на Смарагделя: лесовой стоял и кривился в ухмылке – красивое, но не человеческое лицо его будто не могло в полной мере отражать людские эмоции. Интересно, он прочитал в её голове, что она боялась остаться в чаще, так же как Радор, забыв прошлую жизнь? Или мысли всех смертных однообразны?

Нивью усадили за стол-пень вместе с русалками, сунули ей в руку чашу вина и придвинули ближе блюдо с жареными грибами, пшеничными лепёшками и мочёной морошкой. Русалки оживились, закивали Нивье радостно, как дорогой подруге. Можно было подумать, что они искренне рады видеть смертную гостью. Нивье показалось, что они с завистью разглядывали её пышную грудь, просвечивающую сквозь тончайшее золотое платье.

– Постойте. – Нивья вдруг подумала о том, что было не вполне уместно в её положении. – Вы празднуете пробуждение Золотого Отца? Но ведь о нечистецах говорят, что вы – дети Серебряной Матери. Чего же вам праздновать?

Русалки дружно расхохотались. Одна даже пролила на себя вино, и тёмная жидкость потекла между бледных грудей. Нивья опустила взгляд.

– Мы ведь спим зимой. Наша мать правит миром за нас. А теперь она уходит на покой, отдыхает, вот мы и присматриваем вместо неё. Так и караулим живых по очереди, чтоб всегда чаши весов по одной линии выстроены были.

Русалка взяла ладонь Нивьи и соединила её кончики пальцев со своими.

– Вот так, ровнёхонько чтоб было. Поняла, девка?

– Теперь, вроде бы, поняла, – кивнула Нивья и глотнула вина. Русалка одобрительно ей улыбнулась и вскочила с места, увлекаемая в танце целой компанией разгорячённых лешачат.

***

Поляна захлёбывалась в веселье. С каждой минутой музыка крепла, топот множества босых ступней сильнее сотрясал землю, костры трещали, лесовые гикали, гаркали и свистели дикими зверьми – Нивья поняла, что нечистецы умели праздновать не хуже людей. Сами себе скоморохи, сами себе развлечение и потеха.

– Что у других Великолесских? – спросила Нивья русалку. – Тоже отмечают?

Русалка показала острые зубки в улыбке и куснула мочёную морошку.

– Ещё бы. Все леса ходят ходуном. Самые шумные праздники – в Великолесье, конечно же. У Гранадуба, Перливы и Среброльха тоже весело, как у нас. А лесовые попроще, в светлых лесах могут даже выходить к смертным. Большая ли разница, с кем праздновать, если пиво и вино текут рекой, а от музыки закладывает уши? Люди у светлых лесов не заключают сделок с лесовыми и не испытывают ужаса перед нечистецами. Даже суеверный страх тает после двух кружек хмельного. – Русалка очаровательно дёрнула плечом. К ней подскочили трое лешачат, приглашая плясать, и она с готовностью обвила двух из них за шеи и позволила умчать себя к кострам.

Вино быстро кружило Нивье голову. Она выпила совсем немного, но перед глазами уже искрило золотым. Ей тоже хотелось плясать. Хотелось показать свою осанку, свои медные локоны, лёгкость движений. Хотелось веселья: дома ведь вовсю празднуют, Летица и Мавна хохочут в руках деревенских парней, радуются отсутствию первой красавицы, так разве может она сидеть смирно? Её пригласили на праздник нечистецей, а таким явно немногие могут похвастаться. И таяла грусть, и забывалась обида: лицо Радора, из бледно-розового становящееся зелёным, некрасивым, как-то само собой стиралось из памяти, будто дурной сон, разгоняемый первыми тёплыми лучами.

Нивья выпила ещё. По поляне кружили хороводы, некоторые плясали парами и тройками. Отблески костров множились в перьях, рогах и гладких кусочках коры на нарядах, играли в глазах нечистецей, и пляшущие существа вовсе не смущали своей наготой, напротив, казались Нивье прекрасными в своей дикой ловкости, в свободе и неистовой чистосердечной радости. Нет, не могли люди так отдаваться веселью. В самый разухабистый праздник оставалась в смертных какая-то скованность, какой начисто были лишены нечистецы. Казалось, будто они родились прямо из воздуха на этой самой поляне и исчезнут, стоит кострам прогореть. И Радор наверняка веселился вместе со всеми, позабыв всю прежнюю жизнь, позабыв даже родителей, братьев и любимую Нивью.

Смарагдель тоже танцевал в толпе. Великолесский лесовой, властный лесной князь отплясывал наравне со своими подданными, отличаясь от них только статью и красотой. Перья на плечах его кафтана переливались лиловым и голубым, зелёные глаза сверкали пуще искр. Что-то заныло в груди Нивьи: ещё недавно она сгорала от ненависти к нему, а теперь ей захотелось, чтоб князь обратил на гостью больше внимания, чем на своих нечистецей, чтоб сказал, что она самая красивая на лесном празднестве, чтоб сам поднёс ей чашу вина, сжав в вытянутых когтистых ладонях…

Но ненависть, от которой сводило зубы, тоже плескалась на сердце Нивьи. Это он, властный, красивый и зеленокожий украл у неё счастье! Украл всё, к чему она стремилась!