Дорога свободы

«Аминь», — ответили все, склоняя головы, Дети ерзали и вертелись, дергали друг друга за волосы, подманивали собак. Гидеон сидел вместе с Рэчел, Джефом, Марком и Дженни, но Рэчел не позволила ему сесть прямо на траву, а подстелила ряднину, чтобы он не испортил свой новый чарльстонский костюм; все с такой гордостью смотрели на Гидеона — какой он стал важный и красивый! «Аминь», — возгласил брат Питер, и снова все склонили головы. Глаза Джефа то и дело обращались в ту сторону, где рядом со стариком Алленби сидела Эллен Джонс, слепая девушка, и, заметив это, Гидеон нахмурился. Маленькая дочка Мэриона Джефферсона расплакалась; он нагнулся к ней: «Тихо, тихо, детка...» «Аллилуйя, аллилуйя», — пели все, раскачиваясь взад и вперед. Затем брат Питер сказал:

— Я не буду говорить проповедь, потому что сегодня брат Гидеон с нами, господу хвала. Господь по милости своей дал нам свободу, он внял нашим молитвам. Господь по милости своей дал нам блага земные, млеко и мед, когда другие негры голодные, нечего есть, негде приклонить голову. Господь по милости своей послал нам голосование; господь не покинул брата Гидеона в чужом городе Чарльстоне. Брат Гидеон сидел в конвенте рядом с великими и сильными — господь возвысил его, как царя Давида. Вознесем же хвалу господу!

— Аминь, — ответили все.

— Брат Гидеон вернулся, он расскажет обо всем. Это будет вместо проповеди. Встань, брат Гидеон. Иди сюда, чтобы тебя все видели.

И Гидеон начал свою речь. Он постарался как можно проще рассказать обо всем, что с ним было: о том, как он шел пешком в Чарльстон, как он боялся, как работал грузчиком, как нашел приют у Картеров и как, наконец, занял свое место в конвенте. В первый раз он мог точно объяснить им, к чему было голосование, что скрывалось за приказом Конгресса о реконструкции и как она будет проводиться теперь, когда уже создана новая конституция штата. Он перечислил все законы, вошедшие в конституцию, растолковал смысл каждого, подчеркнув, что между утверждением закона и его проведением в жизнь еще лежит целая пропасть. Например, в конституции сказано, что в штате Южная Каролина вводится всеобщее обучение, но еще надо будет достать для этого средства, подготовить учителей, построить школы, — а пока каждый должен учиться как кто может. В конституции есть закон, воспрещающий расовую дискриминацию; но она от этого еще не уничтожится, для этого потребуются долгие годы.

— Ну, а мы здесь, в Карвеле? — сказал Гидеон. — Что с нами будет? Я пошел в Земельный отдел, навел справки, и я узнал вот что: Дадли Карвел потерял плантацию, новый владелец тоже потерял. Это значит, она рано или поздно пойдет с молотка и достанется тому, кто даст больше. А нас тогда выгонят вон — и все. Надо нам что-то сделать. Что — не знаю. Я уже думал, много думал, но для всего нужны деньги. Где их взять — еще не знаю. Но это не причина, чтобы отчаиваться. Таких причин больше нет и никогда не будет. Впереди у нас светлые дни, для нас начинается светлая новая жизнь.

Здесь не было такой спешки, здесь не ощущался так напор времени, как в Чарльстоне. Солнце садилось, солнце вставало; Гидеон спрятал свой городской костюм и опять облачился в старые штаны и старую куртку. Раз он целую ночь провел в хлеву, помогая свинье, которая никак не могла опороситься. Уже перестал поражать его контраст между тем, что он видел в городе, и тем, что он видел здесь, и рабьи лачуги, показавшиеся ему столь ужасными вначале, мало-помалу стали тем, чем были всегда — привычным и обыденным зрелищем.

По вечерам он читал при свече, чаще всего вслух. Марк, Джеф, Дженни и Рэчел рассаживались вокруг и слушали. Часто к ним присоединялись Алленби и Эллен Джонс, иногда брат Питер, иногда еще кто-нибудь из соседей. Он читал им Уитмэна и Эмерсона, громовые последние слова старого Джона Брауна, стихи Джона Гринлифа Уитьера. Поэзия воспламеняла их живое воображение, а Гидеон к тому же хорошо читал; они раскачивались в такт стихам и тихонько хлопали в ладоши. Пока Гидеон читал, Джеф не сводил с него глаз, и Гидеон часто думал, что надо поговорить с мальчиком и узнать, наконец, что таят в себе эти сумрачные глаза, это неподвижное темное лицо. Марк, тот жил весело и легко, и Алленби не мог надивиться тому, как быстро он все схватывает. Однако все это было только временным затишьем, перерывом, остановкой, и Гидеон уже чувствовал, как в нем нарастает нетерпение. Брат Питер однажды оказал ему:

— Помнишь, Гидеон, я говорил — ты как ведро, что наполняется свежей, чистой водой из колодца?

— Помню, — кивнул Гидеон.

— Ты ушел в Чарльстон, и господь возвысил тебя, теперь ты вернулся — и ты чужой среди своих.

— Неправда, — сказал Гидеон.

— Отвернись от бога, и бог отвернется от тебя. — Помолчав, брат Питер задумчиво и печально прибавил: — Ты сделал это, Гидеон...