Дорога тайн

– Кто хочет быть Дивом? Кто драматизирует? – спросила Лупе. – Диво-мальчик.

А где же были взрослые, несущие ответственность за происходящее?

Трудно было представить, что еще может случиться с ногами Эдварда Боншоу, но босоногий айовец думал о чем-то другом; собаки не отвлекли его от этих мыслей, сеньор Эдуардо не готов был понять, в каком положении оказались дети. Даже Флор, продолжавшую флиртовать с айовцем, нельзя было винить за то, что она упустила из виду альтернативу «уходи или умри здесь», с которой столкнулись дети. Присутствующие взрослые думали лишь о себе.

– У вас действительно есть грудь и пенис? – выпалил по-английски Эдвард Боншоу, обращаясь к Флор, чей утаенный хьюстонский опыт дал ей хорошее представление о языке.

Сеньор Эдуардо рассчитывал, что Флор, конечно, поймет его; ему просто не приходило в голову, что Хуан Диего и Лупе, которые спорили друг с другом, тоже услышат его и поймут. И никто в собачьей палатке не мог даже вообразить, что Эстрелла, старая дрессировщица, не говоря уже о Соледад, жене укротителя львов, тоже понимают по-английски.

Когда сеньор Эдуардо спросил Флор, есть ли у нее грудь и пенис, собаки, естественно, перестали бешено лаять. Действительно, все в собачьей палатке услышали и, казалось, поняли вопрос. Он не касался детей свалки.

– Господи, – сказал Хуан Диего.

Дети были предоставлены самим себе.

Лупе прижала тотем Коатликуэ к своей слишком маленькой, чтобы быть заметной, груди. Ужасающая богиня с гремучими змеями вместо сосков, казалось, тоже поняла вопрос о груди и пенисе.

– Ну, пенис я тебе не собираюсь показывать, во всяком случае не здесь, – сказала Флор айовцу.

Она стала расстегивать блузку и вытаскивать ее край из-под пояса юбки. Детям оставалось принять свое собственное внезапное решение.

– Разве ты не видишь? – сказала Лупе Хуану Диего. – Она для него одна-единственная на свете, она предназначена для него! Флор и сеньор Эдуардо – они усыновят тебя. Они смогут забрать тебя с собой, только если будут вместе!

Флор полностью сняла блузку. Снимать лифчик не было необходимости. У нее была маленькая грудь, о чем она позднее скажет: «Это лучшее, что могли сделать гормоны». Она добавила, что не подвергалась хирургическому вмешательству. Но на всякий случай Флор сняла и лифчик; пусть груди и были маленькими, но она хотела убедить Эдварда Боншоу, что они действительно у нее есть.

– Это не гремучие змеи? – спросила Флор у Лупе, когда все в палатке увидели ее груди и соски.

– Это ситуация «уходи или умри здесь», повторила Лупе. – Сеньор Эдуардо и Флор – это твой выход отсюда, – сказала девочка Хуану Диего.

– Пока что тебе придется на слово поверить мне насчет пениса, – говорила Флор айовцу; она уже надела лифчик и застегивала блузку, когда вошел Игнасио.

Пусть это и палатка, но у детей свалки возникло ощущение, что укротитель львов везде входит без стука.

– Пойдем, познакомишься со львами, – сказал Игнасио Лупе. – Думаю, ты тоже должен пойти, – повернулся укротитель львов к калеке – будущему Диво-мальчику.

Не было никаких сомнений в том, что дети свалки осознали условия своего предстоящего пребывания в цирке: Лупе надлежало читать мысли львов. И независимо от того, меняются ли мысли у львов, Лупе также придется убедить укротителя, что львы могут менять свои мысли.

Но о чем думал босой, укушенный и описанный собакой миссионер? Клятвы Эдварда Боншоу были нарушены; сочетание груди и пениса Флор заставило его в корне пересмотреть обет безбрачия, так что никакая порка теперь миссионеру не помогла бы.

Сеньор Эдуардо называл себя и своих братьев-иезуитов «солдатами Христа», но теперь его уверенность в этом была поколеблена. А два старых священника явно не хотели, чтобы дети свалки оставались в сиротском приюте; их вялые расспросы о безопасности цирка были скорее формальностью, чем искренней озабоченностью или убежденностью, что все обойдется как надо.

– Эти дети такие дикие – я думаю, их могут съесть дикие животные! – воскликнул отец Альфонсо, всплеснув руками, как будто такая судьба была бы достойна детей свалки.

– Им не хватает дисциплины – они могут упасть с этих качающихся штук! – вмешался отец Октавио.

– С трапеции, – услужливо подсказал Пепе.

– Да! С трапеции! – воскликнул отец Октавио, словно такая идея ему понравилась.

– Мальчик ни на чем не будет качаться, – заверил священников Эдвард Боншоу. – Он будет переводчиком, – по крайней мере, он не будет мусорщиком!

– А девочка будет читать мысли, предсказывать судьбу – и никаких ей раскачиваний ни на чем. По крайней мере, она не станет проституткой, – сказал брат Пепе двум священникам; Пепе прекрасно знал этих священников – слово «проститутка» было решающим доводом.

– Лучше уж быть съеденным дикими животными, – сказал отец Альфонсо.

– Лучше уж упасть с трапеции, – согласился отец Октавио.

– Я знал, что вы поймете, – сказал сеньор Эдуардо двум старым священникам.

Тем не менее даже после этого айовец выглядел так, словно не знал, чью сторону он должен занять. Он выглядел так, словно не понимал, о чем спор. Почему цирк должен быть такой уж хорошей идеей?