Дорога тайн

Во сне Хуан Диего не мог понять, откуда доносится музыка. Это были не навязчивые звуки мариачи, разлетающиеся над столиками в открытом кафе у отеля «Маркиз дель Валье», не одна из тех поднадоевших групп, которые готовы были играть хоть на Сокало. И хотя у циркового оркестра в «La Maravilla» имелась своя версия «Дорог Ларедо», исполняемая медными духовыми и барабанами, на сей раз звучало нечто мало похожее на предсмертную или погребальную версию ковбойской элегии.

Поначалу Хуан Диего услышал пение; во сне он различал слова песни – пусть они звучали и не так приятно, как в исполнении доброго гринго. О, как любил el gringo bueno «Дороги Ларедо» – славный парень мог петь эту балладу и во сне! Даже Лупе приятно пела эту песню. Пусть ее голос звучал натужливо и непонятно, но это был девчоночий голос, полный чистоты и невинности.

Любительский вокал из клуба на пляже смолк, так что это не было заезженное караоке; праздновавшие Новый год в клубе на пляже острова Панглао отправились спать или утонули во время ночного купания. И никто больше по случаю Нового года не звонил в «Энкантадоре» по телефону – даже «Ночные обезьяны» милосердно молчали.

В номере Хуана Диего стояла кромешная тьма; он затаил дыхание, потому что не слышал дыхания Мириам – только печальную ковбойскую песню, исполняемую голосом, который Хуан Диего не узнал. Или узнал? Странно было слышать, как «Дороги Ларедо» исполняет зрелая женщина. Но разве сам голос нельзя было узнать? Просто голос не подходил для этой песни.

«По одежке в тебе признаю я ковбоя, – пела женщина низким, сильным голосом. – Постой, не спеши, погоди!»

Неужели это голос Мириам? – удивился Хуан Диего. Как она могла петь, если он не слышал ее дыхания? В темноте Хуан Диего не был уверен, что она действительно здесь.

– Мириам? – прошептал он. Затем он снова произнес ее имя, чуть громче.

Пение прекратилось – «Дорог Ларедо» больше не было. Не было слышно и дыхания; Хуан Диего замер. Он прислушивался к малейшему шороху, – возможно, Мириам вернулась в свою комнату. Должно быть, он храпел или разговаривал во сне – иногда, когда ему что-то снилось, Хуан Диего разговаривал.

Я должен прикоснуться к ней – просто чтобы проверить, здесь она или нет, подумал Хуан Диего, но побоялся это сделать. Он дотронулся до пениса, понюхал пальцы. Запах секса не должен был испугать его – он ведь, конечно, помнил, что занимался сексом с Мириам. Но он этого не помнил – лишь нечто смутное. Он определенно что-то сказал, то есть о том, как ощущал ее, каково это – быть внутри нее. Он сказал «шелковая» или «шелковистая»; это было все, что он мог вспомнить, только одно слово.

А Мириам сказала:

– Ты забавный – тебе нужно все назвать.

Потом закукарекал петух – в полной темноте! Неужели петухи на Филиппинах сошли с ума? Неужели этот глупый петух сбит с толку караоке? Неужели глупая птица приняла «Ночных обезьян» за ночных кур?

– Кто-то должен убить этого петуха, – сказала Мириам низким, хрипловатым голосом; он почувствовал, как ее обнаженные груди коснулись его груди и плеча, а ее пальцы сомкнулись на его пенисе. Возможно, Мириам видела в темноте. – Вот ты где, дорогой, – сказала она, как будто он нуждался в подтверждении, что он существует, что он действительно здесь, с ней, – поскольку все это время он задавался вопросом, реальна ли она сама, действительно ли она существует. (Именно это он и боялся узнать.)

Сумасшедший петух снова закукарекал в непроглядной ночи.

– Плавать я научился в Айове, – сказал Хуан Диего в темноте.

Занятно разговаривать с тем, кто держит ваш пенис, но именно так оно и было с Хуаном Диего (не только в его снах). Время скакало вперед или назад; время казалось скорее ассоциативным, чем линейным, но все же не только ассоциативным.

– Айова, – пробормотала Мириам. – Не то, что приходит на ум, когда я думаю о плавании.

– В воде я не хромаю, – сказал Хуан Диего. Мириам снова возбудила его; вдалеке от Айова-Сити Хуан Диего мало встречал людей, которых интересовала Айова. – Ты, наверное, никогда не была на Среднем Западе.

– О, я была везде, – возразила Мириам в своей обычной лаконичной манере.

Везде? Хуан Диего удивился. Везде побывать невозможно, думал он. Но если речь о том, какие чувства вызывает то или иное место, то тут главное индивидуальное восприятие, правильно? Не каждый четырнадцатилетний подросток, впервые увидев Айова-Сити, счел бы переезд из Мексики чем-то необыкновенным; для Хуана Диего Айова была приключением. Он был мальчиком, который никогда не старался походить на молодых людей вокруг себя; внезапно повсюду появились студенты. Айова-Сити был городом колледжей, городом «Большой десятки»[42] – кампус находился в центре, город и университет представляли собой одно и то же. Почему бы читателю свалки не посчитать университетский городок местом удивительным?