Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

– Вот кстати пришли вы! – радуется Иван Константинович. – Мы тут одну затею обсуждаем. Очень интересную! Тамарочка придумала… Расскажи, птуша!

– Им неинтересно, Иван Константинович… – роняет Тамара равнодушно.

– А ты все-таки расскажи! Пожалуйста…

И Тамара начинает рассказывать про свою «затею». Она говорит с таким выражением лица, словно мы все – конечно, не люди, а мусор и не можем понять ничего возвышенного, но раз Иван Константинович требует, она рассказывает:

– Я задумала… Скучно ведь мы живем! Ну, вот я хочу устраивать по субботам журфиксы. Раз в две недели!

– Журфиксы! – радуется Иван Константинович. – Замечательно, а? Ну, а кого ты пригласишь?

– Подруг моих… – снисходительно объясняет Тамара. – Нюту Грудцову, внучку городского головы… Княжну Лялю Гагарину, Зою и Риту Шабановых…

– И Сашеньку, конечно, да? – спрашивает Иван Константинович.

Но тут – это просто какое-то несчастье! – во мне, как всегда, от одного вида Тамары, от ее голоса, просыпается самый упрямый дух противоречия.

– Нет! – заявляю я. – Сашенька не придет…

Ленька из-за самовара делает мне восторженные знаки. Валяй, мол, валяй, браво!

Тамара, надо отдать ей справедливость, как всегда, во сто раз сдержаннее, чем я!

– Ну, как ей будет угодно! – говорит она. – Захочет – придет, нет – ну, нет… Да ей, конечно, и неинтересно, ведь все эти девочки – из первого отделения, а она – из второго.

– Вы, Тамара, – тоже из второго! – не могу я удержаться, чтобы не уколоть ее в больное место.

– Да, пока… – говорит она спокойно. – Иван Константинович уже возбудил ходатайство о моем переводе в первое отделение… Не сегодня завтра меня переведут. И тогда я буду с ними, с подругами моими.

В душе моей – целая буря невежливых напутствий: «Скатертью дорожка!», «К черту!..» Я еле удерживаюсь от того, чтобы не выпалить это вслух.

Между тем Тамара так же спокойно и непринужденно продолжает:

– Иван Константинович, кстати о журфиксах: надо всетаки обновить здесь сервировку. Что за чашки, что за тарелки, боже мой! Как в трактире…

– Обновим, птиченька, обновим! – добродушно соглашается Иван Константинович. – Возьми завтра с собой Шарафута и ступай с ним по лавкам, делай покупки.

– Дедушка! – вдруг встает Леня во весь рост из-за самовара. – Я желаю тоже! У Тамарки будут через одну субботу журфиксы – ну, а у меня пусть будут в свободные субботы жирфуксы. Гениально, правда?

– Гениально! – расплывается Иван Константинович. – Просто гениально! А кого ты пригласишь?

– Ну, первую, конечно, вот эту! – показывает Леня на меня. – Шашуру… Придешь, Шашура?

– Конечно, приду!.. Если мама позволит…

Мама с улыбкой кивает головой.

– Потом приглашу одного моего одноклассника – он очень хорошо играет на скрипке, а я буду аккомпанировать ему на рояле. И сестру его позову – она ни на чем не играет, она стихи пишет, очень славная. На Тамаркиных журфиксах будет ржать Ляля-лошадь, а на моих жирфуксах будет замечательная музыка! Дедушка, придете слушать?.. Тетя Лена, дядя Яков, придете?

Ну бывает же на свете такое! Все бессердечие, все чванство, надутая спесь – сестре. А вся милота человеческая – ее родному брату!

– Да, забыл! – спохватывается Леня. – Мне, дедушка, новой посуды не надо: чай у меня будет разливать Шашура, а она, черт косолапый, все перебьет, и тогда…

Фраза остается недоконченной: я бросаюсь к Лене, чтобы надрать ему уши; он убегает, мы с хохотом носимся по квартире.

– Чур-чура! – кричит Леня. – Я придумал роскошную вещь: в концерте жаба Милочка споет романс, а попугай Сингапур спляшет камаринского. Плохой жирфукс, что ли?

– Не жирфукс, – поправляет Тамара, – а журфикс… – Вот-вот: у тебя – журфикс, а у меня – жирфукс…

Как всегда, Иван Константинович и Леня провожают нас домой. Взрослые идут позади, мы с Леней – впереди.

– Вся беда, – говорит вдруг Леня, – что Тамарка – наоборотка.

– Это что еще значит? – удивляюсь я.

– Ну, напереко́рка – вот она кто! Бабушка наша, Инна Ивановна… – Голос Лени вдруг обрывается, потом он продолжает очень ласково, очень нежно: – Я думаю, такой бабушки ни у кого на свете нет и не было! До того она была добрая, так любила нас… А Тамарка с ней такая была хамка! Никогда не подойдет, не приласкается, слова доброго не скажет… А дедушка наш… он, конечно, нас тоже любил, но сколько раз, бывало, он Тамарку шлепал, даже по щекам бивал! И что ты думаешь? Она в дедушке души не чаяла, она ему в глаза глядела, она его и дедусенькой, и дедунчиком, и всяко… Понимаешь?

– Понимаю. Она – неблагодарная, вот она кто.

– Во, во, во! – кивает Леня. – Это верно: неблагодарная!

– И Ивана Константиновича она не ценит! – говорю я сердито. – Ка-а-ак она с ним противно разговаривает! Сервировку ей новую подавай! Для журфикса!

Мы и не догадываемся, до чего печально обернется дело с этим Тамариным журфиксом!

В назначенную субботу все должно состояться. Я не интересуюсь этим балом – я ведь не пойду! От Лени, который забегает к нам каждый вечер, я узнаю все новости и подробности: Тамара купила посуду – с ума сойти! Чашки – обалдеть! Готовится угощение – ба-а-атюшки!