Дорога в Гандольфо

Он вспомнил, ее звали Мэдж. И еще вспомнил, как она сидела рядом с ним в гостиной Регины Гринберг и то и дело касалась рукой его колена, чтобы подчеркнуть то, о чем говорит. Он отчетливо помнил это, потому что она всякий раз наклонялась в его сторону, и ему казалось, что ее полные и круглые груди вот-вот разорвут тонкую ткань крестьянской кофточки, как, похоже, они и сделают сейчас с надетой на нее шелковой блузкой.

– Чуть позже, – сказала она ему своим глубоким грудным голосом. – Портье заверил, что ты первым получишь поднос из кухни. А теперь, мой милый, расслабься.

– Повтори-ка еще раз, – попросил он.

– Насчет еды?

– Нет, насчет того, как ты очутилась здесь, в Алжире. Мысли о еде я уже выбросил из головы.

– Ты снова начал лепетать, как в бреду. Ты мне не веришь?

– Может, я что-то упустил…

– Ты просто дразнишь меня, – проговорила Мэдж, опасно наклоняясь к изголовью кровати, чтобы поправить полотенце. – Ладно. Расскажу коротко и ясно. Так вот, мой последний муж занимался импортом произведений африканского искусства и был известен на всем Западном побережье Штатов. Когда он умер, оказалось, что более ста тысяч долларов вложено в статуи муссо-гроссаи семнадцатого столетия. Однако, черт побери, что было делать мне с более чем пятью сотнями скульптурных изображений голых пигмеев? Я мыслю реально и поступаю так, как должны поступать практичные люди. Я пытаюсь аннулировать заказ и вернуть обратно свои деньги. Алжир – лучшая расчетная палата для этих муссо-гроссаи, черт возьми! Но что с тобою опять?

Дивероу не смог совладать с собой. Он хохотал так, что по его щекам заструились слезы.

– Прости меня! Это куда изобретательней, чем бегство в Лондон от флиртующего мужа. Или гастрономическая школа в Берлине. Бог мой, это же прекрасно! Пять сотен голых пигмеев! Ты сама это сочинила или это выдумка Мака?

– Ты излишне подозрителен, – улыбнулась Мэдж – вежливо, понимающе – и убрала полотенце со лба. – Тут невозможно жить. Я намочу полотенце в холодной воде. Завтрак принесут минут через пятнадцать-двадцать.

Женщина поднялась с кровати и задумчиво поглядела в окно. В комнату ворвались оранжевые лучи нового дня.

– Солнце встает, – заметила она.

Дивероу разглядывал Мэдж. Лившийся из окна свет размывал очертания ее стройной фигуры, усиливал блеск каштановых волос и прибавлял мягкости и глубокой свежести лицу. Не юному, но выглядевшему прекраснее юного. С выражением открытости, признающим возраст и вместе с тем изящно подсмеивающимся над ним.

Ее непосредственность тронула Сэма.

– Ты недурно смотришься! – восхитился он.

– Так же, как и ты, Сэм, – ответила она. – Ты поступаешь как истинный друг: говоришь то, что думаешь. У тебя добрые глаза. Наш старый приятель Мак любил повторять: «Наблюдай за глазами, особенно в толпе, и ты убедишься, что они слышат». Он прав. Мак говорил это много лет назад. Я знаю, это звучит глупо, но глаза и в самом деле слышат.

– Не думаю, что это звучит глупо. Глаза действительно способны слышать. У меня есть приятель в Вашингтоне, который вечно шляется по вечеринкам и бесконечно повторяет одно и то же слово – «гамбургер». И ничего больше. Одно лишь это слово. Он свято верит, что девяносто процентов окружающих его людей без конца говорят об одном и том же вроде: «Сказали ли вы об этом своему заму?» Обычно этот малый сразу распознает тех, кто мелет подобную ерунду. А знаешь, каким образом? Он утверждает, что у этих людей глаза бегают.

Мэдж рассмеялась. Их глаза встретились.

– Я верю Маку, – призналась она.

– Ты хороший человечек, – улыбнулся Сэм.

– Стараюсь быть такой. – Она снова взглянула в окно. – Знаешь, Мак еще говорит, что люди слишком часто подавляют заложенные в них самой природой прекрасные наклонности ради насущных дел. Однако это вовсе не свидетельствует об их слабости. Как-то он сказал: «Черт возьми, Мэдж, мне тоже приходится от многого отказываться, но ни один сукин сын не называл меня за это слабаком». И я уверена на все сто, что никто никогда и не назовет его так.

– Быть верным чувству долга – все равно что быть красивым, – промолвил Дивероу, задумавшись над последним афоризмом Мака.

– Возможно, ты и прав, – произнесла Мэдж и понесла полотенце в ванную. – Я отлучусь на минутку, Сэм.

Она закрыла за собой дверь. Сэм мысленно повторил ее слова о природных наклонностях и насущных делах. Поразмыслив, решил, что Маккензи, несомненно, человек с еще большими странностями, чем он предполагал. Во всяком случае, до сегодняшнего утра.

Дверь ванной открылась. На пороге стояла Мэдж и задумчиво улыбалась. В ее глазах искрилось веселье человека, отдающего себе отчет в том, какое зрелище он сейчас представляет. С юбкой она рассталась. Груди же были аккуратно упакованы в кружевной бюстгальтер цвета слоновой кости, а темные трусики словно подчеркивали изящный изгиб бедер и белизну нежной кожи.