Дорога в мужество

— Жди, пока подскажет… — Суржиков ловко спрыгнул с нар, оправил гимнастерку под ремнем, гулко ударил себя кулаком в грудь. — Горит вот тут, просится! А что горит, куда просится? Эх… Ладно. Ты тоже ни черта не знаешь. Я пойду. Таньку все-таки позову. Зря ты встала. — Уже поднявшись было в орудийный окоп, вернулся. — Кто-то капает на меня начальству, будто недозволенное говорю… А зачем мне это? Мне бы стежку свою найти — самую правильную, самую верную. Кабы встал на нее, на твердую, эх, мать твою за косички, располосовал бы рубаху до пупа и вперед — аллюр три креста!

5

Не раз просыпался Чуркин в холодном поту, снились жена и дети. Он и во сне помнил, что это сон, однако, вырвавшись из него, как задыхающийся из воды, не мог сдержать стона. Стискивал ладонью грудь под левым соском, шептал в подушку сухими губами: «Судьбина ты моя дикая, неприютная… Одинокий помрет — и собака не взвоет…»

В тот вечер, когда Варвара, явившись незвано, увела его к себе, понял Чуркин, что и она — человек неприкаянный. Понял, что нужен ей, и без оглядки бросился навстречу.

Сколько дум передумалось за одну ночь после той и дорогой и постыдной близости с Варварой… Вся жизнь прошла перед глазами вдоль и поперек, всеми болями враз переболела душа, и даже что когда-то обголубило, обласкало, и то сейчас обернулось страданием. «Прости, Анюта, Зовутка моя незабывная!.. Никогда непутевым я не был, а это… и сам не знаю — от нужды, может. И мне жизнь в боки дала, и ее не по головке гладила. Нужны мы друг другу, стало быть, пара, хоть и горькая, и, видно, сама судьба — вместе нам век довековать».

На другой день он сам пошел за обедом. Не терпелось поскорее увидеть Варвару и если не словом перекинуться, то хоть взглядом приласкать. Шел к такой близкой, какою ей, может, и не снилось когда-нибудь быть, а пришел и не узнал Варвару. Чужой, недоступной была она. Молча наполнила его котелок, взглянула печально и повела плечами:

— Следующий!..

«Обиделась. И за дело. Не стоит ей сейчас глаза мозолить».

Тянулись дни. Варвара избегала встреч с ним, и это уже не походило на простую обиду. «Не люб, так зачем же в сердце стучалась? Потехи ради, что ли?»

…Пробившись сквозь теплый пар, сдобренный духом вареного мяса, Чуркин переступил порог кухни. Варвара крошила в кастрюлю лук, отворачиваясь и жмурясь. Чуркин кашлянул. Она выронила нож, обернулась, опустилась на лавку, вытирая концом передника слезы.

— Ты, Ёсипович? Здравствуй… — сказала растерянно.

— Прислал Мазуренко пароотвод починить.

— Ага, — подхватила Варвара, словно обрадовавшись, что можно не молчать, и заторопилась, тиская в пальцах концы передника. — Замучилась прямо… Вскипит — спасу нету, сразу мокрая вся и слепая, просто беда…

— Может, попозже? Трубу снимать придется.

— Ага, — тут же согласилась Варвара, — лучше попозже, а то еще натрусишь в варево. Ох, господи…

Она уклонялась от его взгляда, будто была виновата перед ним. Он присел на краешек скамьи, осторожно накрыл своей рукой обе ее ладони:

— Умаялась?

— Да нет.

— Спать тебе сколь же достается? Ложишься поздно, встаешь рано и весь день на ногах…

— Я — привычная.

Он не знал, как перейти к главному, а она, было заметно, ждала этого главного и боялась.

— Все-таки ты обиделась, Варь. А я ведь, знаешь, позавчера в дивизионе был, в штабе. Зашел к парторгу, хоть и беспартейный. Так, мол, и так, не о блуде речь. О любовном факте, когда все — по-человечески. Ежели ни на нем груза, ни за ней довеска, можно ли, спрашиваю, оформить законный брак. Уточню, говорит, по-моему, говорит, можно: хоть мы и форму носим, но тоже равноправные граждане, а закон — един. Вот такие дела, Варя. За тобою теперь слово…

Он наконец заглянул ей в глаза. Они полнились, набухали слезами. Смахнула их Варвара, тылом ладони: «Ах, лук проклятый!», а губы мялись, плечи нервно вздрагивали.

— Чего же ты плачешь, Варь?.. Может, и неправильно я рассудил, только не могу иначе. Всколыхнула ты все во мне, может, свет глазам вернула… Потому иначе и не смог.

Она вытерла насухо глаза и щеки и теперь сама поглядела на него твердо и печально:

— Ничего путного не выйдет у нас, Ёсипович…

— Как это — не выйдет? — удивленно и растерянно улыбнулся он.

— А вот так. Ты — хороший, светишься весь как стеклышко, как зеркало светишься, смотреться в тебя можно. Я вот и посмотрелась, и такою себя увидела — страх… Кто я? Непутевая баба, мордой только и взяла…

— Да что ты, Варь? Что ты на себя нагораживаешь?

— Исповедаться, может? — как-то вымученно выкрикнула она. — Боюсь я себя, понял? И любви нашей боюсь… Всей душой прильнул ты ко мне, а ведь я не сберегу эту любовь. Не таковская…

— Да что ты чернишь себя? Ни к чему это ни мне, ни тебе… Чего ты душу-то себе когтями скребешь, Варя?.. Опомнись, голуба моя…

— А ты слушай… — Варвара прикусила губу и, захлебываясь слезами, вытолкнула из самой груди глухим, взволнованным шепотом: — Гадкая я… Не пара я тебе. Иди, Ёсипович, своей дорогой. Пожалели маленько друг друга и — квиты…

Она вырвала руки. Его рука безвольно упала на колено.