Дорога в мужество

— Частенько в гостях бывал. Когда ты еще под стол пешком ходил, однажды рябого бычка у вас крестили. — Капитан вдруг вскочил, хлестко ударил по столу ладонью. — Все, едрена-матрена, довольно лапти плести. Не первый ты и не последний, я вас, таких шустрых, насквозь вижу! Службу, товарищей бросил, на фронт ему, сопляку, приспичило… А может, пока ты по дорогам шляешься, товарищи твои уже на фронте, и трудно им там без тебя. Может такое быть, а? Лупейко, где ты там? Сажай его на попутный. — Капитан вышел из-за стола, приблизился к Сергею вплотную. — Оркестра не будет, понял? С оркестром тебя в части встретят. Лупейко, уведи!

— Куда его?

— Впихни в санитарный. И ноги шалопаю подлечат, и каши какой-нибудь дадут, чтоб эти ноги не откинул.

…На КП дивизиона, куда Сергей был доставлен под конвоем неразговорчивого сержанта-узбека, его ждал Мазуренко.

— Ну, набегался, дезертир? Иди до машины. Начальство с тобою балакать завтра будет.

Сергей ожидал, что Мазуренко сразу же начнет «воспитывать» его, но старшина почти всю дорогу дремал, почмокивая погасшей самокруткой. Лишь когда подъехали к кустарнику, на подступах к батарее, пробасил, пряча в усах усмешку:

— Кобылу, значит, кинул, грець бы тебя взяв?

— Еще не сдохла?

— Теперь не сдохнет. Она — ничего, старательная. Воду на ней возим. Ну вот, кончились твои странствия. Комбат с тобою тоже завтра будет балакать. Шагай в расчет.

В землянку входил нерешительно.

На пороге остановился, виновато опустив голову.

Все в сборе, все глядят на него и помалкивают.

— А-а-а, — наконец протянул Чуркин, — блудный сын явился… Ну проходи, родименький, чего ж застыл? Может, «здравствуйте» скажешь?

— Здрасьте…

— Ну вот и хорошо, совсем как у добрых людей. Жрать небось хочешь, это ж только волка ноги кормят, а человека скорей всего — голова. Жень, у нас там, кажись, остались какие-то недоедки? Подавай, золотце, он счас все свертит за милую душу. Проходи ты, ради бога! Чего застыл? Будто вкопали.

Суржиков и Лешка-грек попытались было приблизиться к нему, Чуркин повелительно махнул рукой, покосившись на сержанта:

— Не лезьте! Ему сперва дезинфекцию надо пройти, глядите, на что похож. Ешь, Сереженька, ешь, а я тебе вопросы задавать буду. Далеко убёг?

— Под Брянском сняли.

— Недалече. Ну и как?

— Чуть не замерз на последнем перегоне.

— Ай-я-яй! Досталось тебе, горемыке. А нам тут благодатно было, жарко, как в финской бане, напарились — от души. Сержант — больше всех. Ну и что тебе обещают за эти мытарства?

— Пока ничего.

— Судить, значит, собираются. А зря! Будь моя воля, я б тебе штаны снял… — Чуркин выразительно плюнул в кулак, проворно подошел к двери, из-за которой доносилось с полдюжины голосов: — Вы куда, артиллеристы? У нас все дома.

— Кравцова проведать, Осипович!

— А чего его проведывать? Вон он — цел и невредим. Морда, правда, неумытая, шинель черт-те на что похожа, а так — жив-здоров. Топчитесь помаленьку домой, у нас своих дураков целый косяк.

Суржиков, откинувшись спиной на нары, хохотал, Лешка-грек и Асланбеков заинтересованно ждали, что будет дальше, Женя, помешивая чай в кружке, укоризненно умоляла Чуркина глазами: «Может, хватит, Осипович?» Сержант скуповато усмехался.

Выпроводив незваных гостей, Чуркин подсел к Сергею, сказал серьезно и угрюмо:

— На этом, мужчина, и прикончим. Вздумаешь опять бежать, тудыть твою, — Костьке ни слова, лучше мне скажи. Я тебе сперва уши оборву, а потом растолкую, что с законом шутки плохи, особенно в военное время. Ешь, ешь, вылизывай.

На другой день с ним «балакали». Минут двадцать — командир дивизиона, час — замполит, потом комбат с Тюриным и, наконец, все, кому не лень, — на комсомольском собрании. Единогласно влепили строгий выговор, а вечером Мазуренко отвез его на гарнизонную гауптвахту.

— Побегал — зараз посиди, грэць бы тебя взяв, и благодари судьбу, шо так легко отделался, — ворчал Мазуренко, оставляя его на попечение начальника гауптвахты. — Як шо захвораешь, доктор тут есть. Зови. Понял?

— Так точно.

— Ну як шо понял, отсидишь — назад, до дому, пешком придешь. Одного бензина на тебя аж целое кило перевел, грэць бы тебя побрал.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Бондаревич, сменившись с дежурства, спал. Строевые занятия с расчетом проводил Асланбеков.

Женя собиралась в наряд по кухне, спеша уйти, пока не проснулся Бондаревич.

В последнее время ей все тяжелее оставаться с ним с глазу на глаз, ему с нею, вероятно, тоже. Такое чувство, будто рядом присутствует еще одна она и еще один Бондаревич — те, прежние, — и, как настороженные, непримиримые соглядатаи, мешают им, теперешним, и они, теперешние, чтобы убежать от тех двоих, как бы растворяются в пустоте, превращаясь в нечто бесчувственное и безмолвное.

Поднялась, накинула на плечи шинель, вышла к орудию.

Солнце клонилось к закату, было пустынно и тихо. На скатах окопов, на крышах землянок снег уже подернулся тускло-алым отливом, клубящийся над трубою кухни дым был в ржавых подпалинах, на востоке поля холодновато синели, и только на бугре за станцией снежный наст искрился по-прежнему — серебристо и ослепительно.