Дорога в Омаху

– О’кей! – согласился Дези-Один и повернулся к углубившемуся в чтение бумаг юристу. – Сеньор Сэм, тебе нравится, что говорить мой друг?

– Что именно?

– Что ты написать имя grande h’enerale.

– Зачем?

– Потому что, если ты не написать, твой пальца не есть работать так хорошо.

– Рад вам услужить, – проговорил Сэм торопливо и, вырвав из рабочего блокнота лист, записал имя и звание Хаукинза. – Пожалуйста! Только, к сожалению, у меня нет ни его адреса, ни номера телефона, но об этом уже вы сможете чуть позже справиться в одном из исправительных учреждений.

– Ты говорить грязный слова о grande h’enerale? – осведомился Дези-Два, с подозрением глядя на Сэма. – Почему ты не любить его? Почему ты бежать от его и кричать на его? И пытаться бить его?

– Потому, что я скверный парень, страшный человек, – отозвался Сэм плаксивым тоном и простер умоляюще руки. – Он был так добр ко мне – вы же сами видели, как мило разговаривал он со мной! Ну а я вел себя как законченный эгоист! Я никогда не прощу себе этого. Но теперь я осознал свои ошибки и во искупление грехов своих выполняю порученную им работу. Завтра утром я отправлюсь в церковь в надежде испросить у господа бога прощения за то, что поступал столь ужасно по отношению к этому великому человеку.

– Ты правильно делать, сеньор Сэм, – резюмировал Дези-Два в духе божественного всепрощения. – Никто не есть совершенный, ты знать? Так говорить Иисус. Он понимать это, верно?

– Можешь прозакладывать за это свои четки! – буркнул Дивероу едва слышно. – Одна моя знакомая монахиня сострадательностью своей превзошла и Иисуса Христа!

– Что ты говорить, парень?

– Я сказал, что хорошо известное сострадание монахинь распространяется и на то, о чем вы говорите. Это американское выражение, означающее, что вы правы.

– Это наглый выражение, – высказал свое мнение Дези-Один. – Я и Дези-Два должен много думать. Мы хотеть уходить и принимать слово религиозный человек, что grande h’enerale есть о’кей, как мы говорить.

– Боюсь, я не совсем понимаю вас.

– Grande h’enerale должен нам динеро…

– Деньги, что ли?

– Да. Это мы думать, гринго, и мы хотеть доверять его, но мы должен быть уверенный, ты понимать? Так ты говорить grande h’enerale, что мы быть здесь завтра за наш динеро, о’кей?

– О’кей! Но почему бы вам его не подождать, – конечно, снаружи?

– Потому, как я говорить, мы должен думать и думать… и говорить… И еще мы должен знать, как мы должен доверять его.

– Откровенно говоря, мне не все ясно.

– Ты не должен понимать. Только скажи его, что я говорить, о’кей?

– Конечно.

– Пошли, амиго! – бросил Дези-Один и взглянул на запястье с тремя парами часов. – Я говорить тебе, что я не могу больше верить никому! Этот «Ролекс» – подделка!

И с этими загадочными словами Дези-Один и Дези-Два покинули номер, предварительно, перед тем как закрыть за собой дверь, сердечно помахав Сэму рукой. Дивероу покачал головой, выпил глоточек бренди и уткнулся в стопку бумаг на столе.

* * *

К великому раздражению Дженнифер Редуинг, забывшей задернуть занавески, восточная часть небосвода, простершегося над городом Бостоном, штат Массачусетс, вспыхнула внезапно ярким заревом, и лучи восходящего солнца безжалостно разбудили ее. Черт возьми, она слишком устала, чтобы заранее подумать об этом: измученная, едва держась на ногах, Ред добралась сюда из аэропорта только в два часа ночи.

Несмотря на энергичный склад ее натуры, четырех часов сна ей явно было недостаточно, но обстоятельства не позволяли залеживаться в постели. Ред поднялась, задернула кое-как занавески, включила прикроватную лампу и стала изучать меню с перечнем блюд, подаваемых в номера, пока наконец не нашла то, что искала, – пометки о круглосуточном обслуживании постояльцев гостиницы. Подняв трубку, она заказала полный завтрак и погрузилась в размышления о предстоящем дне.

Все вертелось вокруг этого сукина сына, бывшего генерала Маккензи Хаукинза, и той мрази, что стояла у него за спиной. Она во что бы то ни стало вытащит их на свет божий и затем запихнет в микроволновую печь юриспруденции. Для достижения своей цели Ред готова была пойти даже на превратное толкование правовых норм, хотя и питала глубокое отвращение к подобным вещам. Для отказа от неукоснительного соблюдения принципов имелись серьезные основания. Ред была преисполнена чувства глубокой благодарности к своему племени и соплеменникам, внешним проявлением коей служило то, что она никогда не забывала о средствах, израсходованных ими на ее образование, и неизменно отчисляла в их пользу треть своих доходов. Узнав, что какие-то проходимцы пытаются из корыстных побуждений сыграть на запутанной истории ее племени и наивности ее соплеменников, она, естественно, пришла в ярость. Ее младший братец Чарли был прав в оценке этих людей, но во что выльется гнев ее, он так и не понял. Она всем им задаст жару, а не только ему, за то, что они, пусть и неосознанно, потворствовали злу за перепадавшие им жалкие подачки!