Дорога в снегопад

В Урумчи самолет приземлился рано утром, а рейс в Кашгар был только около шести вечера по местному времени. Они сдали свои тяжести в камеру хранения и отправились в бетонное скопление построек, буквально выраставшее из безжизненной пустыни. Это был город смешанный, уйгуро-китайский, где китайцы преобладали с разгромным счетом. Алексей с Кирой, ошалевшие от перелета, бесцельно бродили в иноязычной толпе, и только смешные рекламные вывески на забавно искореженном русском убеждали их, что они не на другой планете.

Так они провели половину дня, отделявшую их от остатка пути, и в аэропорт вернулись прямо к вылету. Перед тем как отдать свои документы китайскому служащему, Кира обернулась к Алексею и сказала с усмешкой, закусив губу:

– Мне казалось, Фроянов, я все-все про тебя знаю. А вот, оказывается, и не все.

Назвав Алексея по фамилии, она как бы длила лукавую амбивалентность их уже, в общем, состоявшихся отношений, как бы отдалялась от него, но и приближалась в то же самое время на самое опасное расстояние. В этом назывании была фамильярность и нефизическая близость какого-то родственного свойства, и близость физическая, которая отнюдь не противоречила первой, а как бы дополняла ее особенным образом.

Свою девичью фамилию – Чернецова – Кира, вступая в брак, к неудовольствию Мити и его родных оставила себе на память, и это было почти единственное, что она действительно тогда оставила в полном своем владении. Долгое время она неправильно считала, что фамилия ее происходит не от слова «чернец», а от слова «чернь». Она знала, что такое чернь – гравировка на золоте или серебре, штрихи которой заполнены черным металлическим сплавом, и представление об этой древней технике как нельзя лучше подчеркивало ее собственную, черневую красоту. И даже сейчас правильное знание никак не затмевало ее ощущение от этого слова и ощущения себя в нем. Раз за разом называя Алексея Фрояновым, она как будто безотчетно примеривала его фамилию к себе, а когда все-таки осознала это, вынуждена была признать, что сочетание Кира Фроянова ничуть не хуже отражало бы сущность ее личности, чем Кира Чернецова.

И когда она подумала обо всем этом, глядя на руки китайского служащего, совершавшего с ее билетом и паспортом положенные манипуляции, на какой-то краткий миг по ней, как мимолетный солнечный луч, ласково скользнуло обещание жизни, и, как в начале мая, когда она отдыхала на Крите, будущее забрезжило пленительным обещанием, и оттуда повеяло радостью.

* * *

Тараканы были повсюду. И это было бедствие, с которым ничего нельзя было поделать. Они прокладывали тропы на захватанных стенах, переползали по откровенно несвежему белью постели, корчились в предсмертных судорогах в ванной комнате. Но такова уж неистребимая сила традиции – все иностранцы, отправляющиеся в Кашгар, первым делом выучивают именно это словосочетание: «Семан-отель». После тяжелого перелета искать новое пристанище в погруженном во мрак незнакомом городе с тридцатикилограммовым рюкзаком Алексею казалось немыслимым. Да и то сказать: если такое творилось в гостинице, которая с незапамятных времен является базой всех попадающих в эти края европейцев, чего можно было ожидать на постоялых дворах с более ярким местным колоритом? В открытое окно заглядывал ветер, но запахи улицы тут же исчезали в густом настое китайской разновидности дихлофоса, стоявшем в отнюдь недешевом номере. Снизу из уйгурского ресторана «Шахерезада» долетали звуки позапозапрошлогоднего хита главной певицы всех россиян.

– Хороша Вена! – хмыкнула Кира. – Ты куда меня затащил?

Словом, первые два часа в ночном Кашгаре, казалось бы, убеждали со всей ясностью: это совсем не тот Восток, который живет в сознании после прочтения арабских сказок, и, возможно, даже не тот, который создала безжалостная кисть Василия Верещагина.

Около семи часов утра неправдоподобный, оранжевый рассвет избавил Алексея и Киру от того подобия сна, которым они мучались половину ночи. Из окна такси они с изумлением разглядывали город, распустившийся, как цветок. Дальняя перспектива центральной улицы замыкалась линией бежево-бурых гор, а в провале другой, словно белоснежные облака, парили величайшие семитысячники Памира. Издалека в салон хлынул рокот пробудившегося города. Оставив машину, они пробирались в толпе к древней мечети Хаит-кар, обнесенной столетними тополями. Динамики, укрепленные на ее минаретах, простирали над морем уйгурских шапок, тюбетеек, тюрбанов металлические звуки азана. По проезжей части, увязнув в человеческих массах, ползли бело-зеленые такси. Мимо модных китайских магазинов флегматичные ослики влекли тележки, наполненные виноградом и дынями. В воздухе висела взвесь красной пыли, запах горелого масла, чад сожженного угля, резкий аромат кебабов и сушеного перца.

– Это уже на что-то похоже, – робко сказал Алексей. Кира не согласилась, но и не опровергла.