Дорога в страну четырёх рек

Он часто повторял, что любая религия придумана для того, чтобы человек не превращался в скота и не вставал на четвереньки, потому что по сущности своей человек есть скотина. Поэтому религия нужна для скота, а свободному человеку она не нужна. Свободный человек выше этого, он не станет вставать на четвереньки, ему не нужны страшилки в виде адских картинок с чертями и котлами. Так же как не нужны ему заманчивые пряники в виде басен про рай. Свободный человек рассудителен и рационален.

— Недаром попы называют себя пастырями, — распинался как-то сильно подвыпивший медиамагнат на одной вечеринке, где вдруг вспыхнул спор о церкви и священниках.

Он не делал разницы между христианством, буддизмом, исламом или оккультизмом, все доктрины он считал теми выдумками, которые в той или иной степени порабощают человека. Вернее, не дают скотине окончательно превратиться в животное, удерживая ее в неких рамках. А адепты всех этих доктрин приносят доход тем, кто держит эти доктрины в своих руках. Именно поэтому он, могущественный Анатолий Белозерский, не верит ни в Бога, ни в черта, а верит только в себя и свое «я».

Андрей от выпитого коньяка уже весьма захмелел.

— Мне стыдно, что на канале моего отца показывают эту дикость, — произнес Андрей заплетающимся языком, указывая пультом в сторону телевизора.

— Стыдно? Ему стыдно, понимаешь! — Не привыкший слышать критику в свой адрес медиамагнат был в бешенстве. — А чего это ты вдруг застыдился? Значит, к самому Петерсу ему не стыдно было бегать, а смотреть на Петерса на моем канале ему стыдно.

Глаза Анатолия Белозерского налились яростью.

— Откуда ты знаешь? — прошептал Андрей, медленно опускаясь на стул. Хмель из его головы мгновенно ушел.

— А вот и в точку! — заорал отец и тут же засмеялся гомерическим хохотом. — Вот и в точку, а я-то думал, наврали мне про сынка. Не поверил было, что мой сынок к колдунам ходит.

— Я-то, собственно, за этим и приехал, чтобы выяснить, правда это или нет, — продолжил он уже с явной злостью в голосе. — Это ты меня позоришь на весь свет! Сын известного медиамагната по бабкам бегает — да где это видано?

Андрей был не то что обескуражен — раздавлен. Он давно не чувствовал себя таким ничтожеством, таким жалким глупцом. Он потерпел очередное фиаско. Вначале Олеся, теперь отец унизили его по полной программе.

Впрочем, гнев отца очень быстро сменился торжеством. Он получил порцию свежих доказательств своего величия и превосходства над сыном. За этим, собственно, и ехал.

Глава 39

Олеся стояла на вечерней службе. И снова ее одолевало сильнейшее желание уехать из монастыря завтра же.

«Ни дня больше, ни дня, — твердил в голове назойливый голос. — Мне здесь не место, зачем я сюда приехала? Это ужас какой-то. Бесконечные службы, чужие люди, я здесь совсем одна. А дома родители больные, работу надо искать. Нет, лучше на старую вернуться. Андрей Анатольевич меня возьмет с радостью…»

При мысли об Андрее на Олесю нахлынула новая волна любви — или вожделения, она не могла понять. Щеки ее горели, хотелось к нему, хотелось думать о нем, вспоминать черты его лица. В голову опять полезли всяческие фантазии, от самых невинных, вроде того, что они вдвоем, взявшись за руки, идут по берегу моря, до самых грязных и пошлых, о которых и думать было стыдно.

— Уеду, завтра уеду, — твердила она, как мантру.

Служба закончилась, послушницы гасили свечи.

Народ медленно выходил из храма.

— Олесенька, я тебя везде ищу, пойдем на трапезу. Как твои дела? Освоилась?

Рядом с Олесей стояла мать-игуменья.

— Пойдем, пойдем, — шептала она, беря Олесю за руку и ведя к выходу.

— Матушка София, я уехать хочу, вы меня простите, но я завтра… — Олеся не договорила, настоятельница перебила ее.

— Знаю, знаю. — Вместо того, чтобы спросить «почему» или «что случилось».

Олеся немного опешила, а игуменья продолжила:

— Давай так. Завтра после утренней службы пообедаем, а потом сходишь к нашему монастырскому духовнику, отцу Павлу. Как он тебе скажет, так и сделаешь. Он батюшка старый, опытный, высокой духовной жизни.

Олеся хотела возразить, сказать, что хочет уехать утром, но промолчала. Неудобно было перечить игуменье, которая так об Олесе пеклась и заботилась.

«Ладно, схожу, а потом уеду», — подумала она про себя и немного успокоилась.

Эта ночь прошла так же беспокойно, как и предыдущая. Олеся металась, вскакивала, ей было то душно, то холодно. Она вставала, подходила к окну, за которым выл ветер, всматривалась в темноту. Ей казалось, что где-то там Андрей, с ним случилась беда, он просит помощи. Потом девушка вновь ложилась, и на нее наваливались все те же беспокойные и развратные сны.

Утром она проснулась разбитой и уставшей. Соседок уже не было. Олеся взглянула на часы и поняла, что проспала большую половину службы.

«Все равно сегодня уезжаю, пойду на службу, только чтобы найти настоятельницу», — думала она, медленно одеваясь. Возле умывальника висело небольшое зеркало, Олеся взглянула в него и отпрянула. На нее смотрело одутловатое, с красными отечными веками лицо.