Дорога запустения

После битвы за Холм 66, когда Парламентарии, несмотря на непобедимые П-индукторы и щиты-невидимки, взяли укрепленные позиции Армии Всея Земли, в штаб арьергарда Тактической Группы забрел крестьянский паренек с землистым лицом. Спину паренька укутывал белый флаг. Арни Тенебрия внимательно выслушала условия капитуляции Парламентариев. Потом задала два вопроса.

– Как тебя зовут?

– Рядовой Мак-Нотон Беллью, номер 703286543.

– Кто твой командир?

– Маршал Кинсана, мэм. Маршал Марья Кинсана.

Марья Кинсана. Ну-ну. Арни Тенебрия не послала условия отказа вырезанными на спине рядового Мак-Нотона Беллью, как планировала. Паренька отпустили живым, целым и невредимым у границы района боевых действий с приветствием от полководца полководцу в руке и связкой высохших голов на поясе.

После Холма 66 Арни Тенебрия стала спокойной и опасной. На сцену вышел еще один Космический Принцип. Аватар Мстительницы. Достойно удивления то, что все человеческие раздоры и конфликты есть символическое отражение горней борьбы Сил Космоса, и каждый момент настоящего – всего лишь фрактал прошлого, воспроизводящего себя вновь и вновь. Теперь фигуры расставлены, Гёттердеммерунг готов пасть, Последняя Труба – вострубить, и она, Арни Тенебрия, сразится с Марьей Кинсаной: Пустошительница против Мстительницы, как всегда было и всегда будет.

Кряж Донохью, Дхармштадт, Алый Мост: три сокрушительных поражения за столько месяцев. Арни Тенебрия часами сидела на полу, скрестив ноги, одна в своей палатке и размышляла о себе. Вокруг суетились лейтенанты и капитаны, маленькие мышки, спешащие с докладами о капитуляции, бойне, уничтожении. Они ничего не значили. Люди – куклы, пляшущие под барабаны богов. Ладони Арни Тенебрии забили по грязному полу: там-тарам-тарам-там-там. Они с Марьей Кинсаной – маленькие барабанщицы, там-тарам-тарам-там-там.

Она созвала все оставшиеся силы, меньше двух регулярных дивизий, и отступила в чащу священного Леса Хриса для подготовки к последнему бою.

Глава 53

Стена. Сложена из древнего серого камня, без раствора; в половину человеческого роста, вроде ничего особенного. Но это была особенная стена. Как и все стены, эту делало особенной то, что располагалось по обе ее стороны; эта стена могла не впускать, или не выпускать, или просто разделять. По одну сторону стены было картофельное поле, по-утреннему туманное, серое и холодное, как старая картофелина. В поле стоял воздушный транспорт «Вифлеем-Арес-Стали» BA 3627S «Восточное Просветление» с умолкшими двигателями, пустой, люки нараспашку, зябкие клубы вползают в посадочные модули и окна люков. По другую сторону стены – Лес Хриса, Чащоба Девы, старейшее из всех юных мест мира: здесь св. Екатерина лично посадила стальными манипуляторами Древо Мирового Начала. Деревья жались к стене, склонялись над ней, дремучи и темны, как камни. Их листья достигали картофельного поля, их корни кое-где обрушили фрагменты древней сухой каменной кладки, однако граница устояла, ибо граница между лесом и полем была старше стены, ее увековечившей. То была исключительная стена, возведенная, чтобы не впустить мир в лес, а не чтобы не впустить лес в мир.

Данное обстоятельство окажется немаловажным для трех путников с рюкзаками, шагающих по опушке леса. Первые звуки шагов на лесной стороне стены лишили этих мужчин страны и родины; они – изгнанники. Путники слышали, как их взрывные устройства разносят легкач; деревья странно приглушили грохот; путники обрадовались – теперь им не вернуться домой. Дым от пожара на картофельном поле стоял столбом, как признание вины.

В первые часы путники нашли немало следов мимолетного пребывания в лесу человека: кучки серого древесного пепла, наполовину сгнившие и выдубившиеся шкурки зверей, неприглядные пустые консервы, которые, ржавея, мимикривали под лесную медь, – но чем дальше от стены и ближе к сокровенным кущам вел маршрут, тем меньше становилось признаков человеческого присутствия. Туман здесь ни во что не ставил солнце, задерживаясь в сырых ложбинах и лощинах, да и само солнце за потолком листвы казалось далеким и бессильным. Лес льнул сам к себе, поглощенный великой дремой корней, и трое путников устало брели меж старых как мир деревьев. Птицы здесь не пели, лисы не скулили, ягуары не скреблись, вомбаты не ворчали; даже голоса путников не нарушали дрему.

Той ночью изгнанники разбили лагерь под исполинскими буками, что уже росли во времена, о которых и старожилы не упомнят. Невообразимо высоко и далеко посверкивало в пятнистом от листьев небе лунное кольцо, костер казался маленьким и отчаянно храбрым; он притягивал из чащи темных тварей, кружащих на границе мрака. Раэль Манделья-мл. нес вахту и удерживал тьму на расстоянии света от костра, читая отрывки из блокнотов, которые отец дал ему перед побегом.

– Возьми их, – сказал отец. – Они для тебя, делай с ними что хочешь. Читай, жги, вытирай задницу, они для тебя. За все непутевые годы. Я их тебе возвращаю.