Дорогая Альма

Два мотоциклиста двинулись впереди, два — сзади, сопровождая машину. Маренн еще раз обернулась — Гертруда стояла у шлагбаума рядом с унтершарфюрером. И оба смотрели вслед. Она помахала им рукой.

— Еще бы ты не была довольна его службой, — заметил Раух с иронией, подняв стекло. — Сколько ездили туда-сюда, возили Пирогова, лесничиху. Иван, Юра ходили в сторожку и обратно, хоть бы раз он задал вопрос. А я уверена, что Беккер ему намекала, даже требовала принять меры. Он только: «слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер», «будет сделано, госпожа оберштурмбаннфюрер». И — ни гу-гу. Вот что значит — твое обаяние. — Он улыбнулся.

— Обаяние здесь ни при чем, — поморщилась Маренн. — Хотя, впрочем, ты прав. Обаяние. Но не мое лично. А обаяние берлинской службы. Ты же слышал, как он сказал: «Представить только, сегодня вечером вы будете в Берлине». Он же обычный служака, наверняка родом из какого-нибудь маленького городка. Для него Берлин — это такая высота! Эверест, где живут небожители. Что-то недосягаемое. Он даже не может себе представить, что госпожа доктор из Берлина, которая лично беседует с рейхсфюрером, со многими большими начальниками, каждый день проезжает по Вильгельмштрассе, где проходят кортежи фюрера, может быть связана с какими-то местными партизанами. Где Берлин, и где партизаны — это в голове у него не укладывается. Вот здесь на местном уровне кого-нибудь он бы быстро прищучил, это точно. Он хороший служака, задачи свои знает. Но сделать замечание оберштурмбаннфюреру из Берлина, задавать какие-то вопросы… Ни в коем случае. И не потому, что он боится попасть впросак. Вовсе нет. Просто у него в голове не связывается — офицер из Берлина и большевистское подполье. Даже если Беккер что-то и говорила ему, думаю, он ей просто не поверил. Подумал, как и я, что она положила глаз на адъютанта бригадефюрера, то есть на тебя, и мечтает тоже уехать в Берлин.

— Вот кого надо было приглашать, — пошутил Раух. — Ты пригласила Гертруду, а она отказалась. А вот он бы не отказался. Кстати, как его зовут, Курт, кажется?

— Да, кажется, так.

— У тебя нет в «Шарите» вакансии охранника? Вот и претендент неплохой. Что надо — пропустит мимо ушей. Что надо — не заметит. Очень подходящий. Сообразительный. Не долбит по инструкции, как заведенный, сам думает. И мечтает попасть в Берлин.

— Это не я могу ему помочь, а ты, — напомнила Маренн. — Охраной «Шарите» занимаюсь не я, это привилегия Четвертого управления. Но ты выясни его данные и подай в кадровый резерв, в охрану клиники. Я возражать не буду. Увидит Берлин хотя бы.

— Просто Фея Цветов, исполнительница желаний. С малиной, — пошутил Раух. — Сделаю. Надежных людей не так много. Особенно тех, которые сами понимают, куда им надо лезть, а куда лучше не стоит. Будет через пару месяцев в Берлине. Еще встретишься с ним.

— Только я, что ли? И ты. Знаю, для чего тебе надо. — Она шутливо погрозила пальцем. — Нужен свой человек, который будет обязан только тебе. Не Скорцени, ни Шелленбергу, ни Мюллеру, а тебе лично. И если что, всегда прикроет, когда ты скажешь шефу, что поехал как бы в клинику, а сам — в отель «Кайзерхоф». Он всегда подтвердит, что ты там был. А он все время стоял рядом.

— Не скрою, ты догадлива, — кисло скривился Раух.

— Смотри на дорогу, — предупредила Маренн. — Подъезжаем к тому месту, где мой сын воронку сделал. А ты знаешь, он, если уж возьмется, целый ров устроит. Как бы нам в него не угодить. А то напрасно прождет нас Иван в туннеле. Будем в яме сидеть.

— Кстати, хорошая мысль, — рассмеялся Раух. — Жалко, раньше не додумались. А то и Ивана не надо было бы беспокоить. Вот сел в яму — и готово, прощайте, Олендорф и фотосъемка. Оберштурмфюрер СС Штефан Колер постарался.

— Хорошо, что не понадеялись на него, — заметила Маренн, глядя в окно. — Яму-то заделали уже. Быстро сработали.

— Остается надеяться только на Ивана.

— Далеко еще до туннеля? — спросила Маренн.

— Семь километров. — Раух взглянул на спидометр. — Вот сейчас поворачиваем к тем холмам. — Он кивнул налево в сторону поросшей лесом возвышенности. — Дорога пойдет вдоль глубокого оврага. Там, на втором повороте.

Мотоциклисты, следующие впереди, замедлили ход, сворачивая с шоссе на грунтовую дорогу, вслед за ними, подскочив на выбоине, съехал «мерседес». Сухая глинистая дорога вела вверх. По обеим сторонам стеной возвышались вековые ели и платаны, зеленел кустарник.

— Здесь в любом месте можно устраивать засаду, — заметил Раух. — Единственное, что не так надежно спрячешься от ответных выстрелов, как за камнем. Риска больше. Однако все хорошо здесь только в хорошую погоду. Осенью, когда идут дожди, небось и не проедешь. Одна глина и песок — завязнешь. А зимой — снег.

— Сколько еще подниматься?

— Вот так, по прямой, как я помню, еще километра три, а там начнем вихлять, — ответил Раух и предупредил: — Как только начнут стрелять, сразу прячься. Мы договорились, что повредят машину. Так что от машины надо отойти подальше. Она не сможет служить прикрытием.

— Я поняла, — кивнула Маренн.