Дорогая Эмми Блю

Мы бродим по магазину, с трудом слыша друг друга сквозь оглушительную музыку, которая рвётся из колонок стереосистемы, но Мари всё равно болтает и болтает. Моё сердце сжимается от чувства, одновременно похожего на боль и чувство вины, когда Мари поворачивается ко мне и говорит:

– Я так волнуюсь, Эмми. За всеми моими чувствами, я уверена, стоит стыд, оттого что я очень сильно хочу, чтобы ничего этого не произошло.

На один короткий, болезненный миг, пока Мари фотографирует манекен и отправляет подружкам невесты по ватсапу, чтобы они разместили его в Пинтересте, я задумываюсь, что бы она сделала, если бы узнала, если бы я внезапно рассказала ей, каких слов ждала от Лукаса в тот вечер в «Ле Риваж».

– Эмми, – Мари берёт меня под руку, – может, нам поесть? Что скажешь?

– Да, конечно, – я улыбаюсь. – Я хочу есть. И хочу уйти подальше от этой музыки.

– Я угощаю, – говорит она. – Ты же наша подружка. И к тому же это будет извинение за то, что я разбудила тебя так рано.

– Я рада, что ты это сделала, – я смеюсь. – Я не завела будильник, а без него я могу проспать часов тринадцать.

Мари прижимается ко мне, ласково улыбается.

– Люк сказал, ты феноменальная соня! Ну, пойдём, покажу тебе чудесное место. Тебе понравится.

Мари приводит меня по мощеной улочке в маленькое кафе в деревенском стиле, где в центре круглых, грубо сколоченных столов стоят пустые жестяные банки со столовыми приборами в центре, пахнет крепким кофе и чесноком. Мы садимся за столик на открытом воздухе. Сейчас всего одиннадцать, поэтому нам вручают меню завтрака, пришпиленное скрепкой к маленькой деревянной доске, выведенное мелко и аккуратно, будто напечатанное на пишущей машинке. Мари наклоняется и читает:

– Вафли с шоколадом, Бог ты мой!

– Это хорошо?

Она вздыхает и говорит:

– Это прекрасно, как рай, Эммелина, – и тут же пугается. – О Господи. Я никогда не называла тебя Эммелиной. Прости! Не знаю, почему у меня это вырвалось. Тебе не нравится, когда тебя так зовут, да?

Мои щёки краснеют.

– Если честно, меня почти никто так и не зовёт. Но всё нормально. Не извиняйся.

– Нет уж. Я считаю, нужно с уважением относиться к выбору человека, как его называть, – говорит она, и я хочу придвинуться к ней, обхватить её лицо ладонями и сказать, что мне очень, очень жаль, что она такая чудесная.

– Только мама зовёт меня Эммелиной. И Жан, но он не любит сокращать имена.

Мари закатывает глаза, опирается локтем о деревянный стол, подпирает лицо рукой.

– Как ужасно, когда мужчина не уважает предпочтения женщины! – она тихо вздыхает. – Значит, тебя крестили как Эммелину?

– Нет, – говорю я. – Меня никто не крестил, моя мама неверующая. Но это имя записано в моём свидетельстве о рождении. Оно нравится моей маме. К тому же мой папа из Франции, – при этих словах в горле у меня пересыхает. – Но как бы то ни было, Эммелиной меня не называли уже очень много лет.

Она кивает, серьёзно смотрит на меня миндалевидными глазами и больше ни о чём не спрашивает – то ли знает больше, чем я ей рассказывала, то ли понимает, что больше ничего я об этом говорить не хочу. Эммелиной меня называл Роберт, и так часто, что порой это казалось странным и неестественным. В ту ночь он тоже называл меня Эммелиной. Горячий, влажный шёпот в ухо, дверь, давившая на затылок… С тех пор я слышать не могу это имя.

– Ну что, Эмми, ты готова? – Мари ласково улыбается, откашливается. У двери стоит официантка, переводит взгляд с нас на две пары за соседними столиками. – Я хотела бы употреблять поменьше кофеина, но уж один американо мне сильно не навредит?

Мы заказываем еду – обе в итоге останавливаемся на вафлях с шоколадным соусом – и Мари рассказывает мне о связанных со свадьбой кошмарах, которые мучают её уже сейчас, хотя до свадьбы ещё восемь месяцев. Спрашивает, как прошла поездка с Элиотом, и я говорю, что неплохо: дорога свободная, пробок не было. Я не рассказываю ей, что мы час с лишним говорили о моём отце, об открытках и даже о маме, не рассказываю, как сильно мне после этого полегчало. После разговора с Элиотом мне стало намного лучше. Будто он забрал с собой часть той тяжести, что тянула меня вниз.

Официантка, улыбаясь, приносит нам заказ, и мы сидим в тени, наблюдая за миром, блуждающим под лучами солнца, вдыхая насыщенный запах растопленного шоколада и кофе, а ещё дым, окутывающий посетителя за соседним столиком. Мамин бывший, Дэн, курил и, стоя у входной двери, выпускал наружу дымные кольца, а я в подробностях рассказывала, как прошёл мой день. Мне нравится этот запах, и когда я его вдыхаю, меня наполняет тёплое чувство, как будто у меня на коленях лежит кошка, свернувшись клубочком.

– Я по-прежнему не могу поверить, что вы с Лукасом познакомились таким удивительным образом, – говорит Мари, разглаживая на коленях салфетку. – Это такая… счастливая случайность!

– Я знаю, – я улыбаюсь, – и мне самой порой не верится, что он нашёл его спустя столько недель.

– Твой воздушный шар? – слово «воздушный» она произносит с сильным французским акцентом, и мне это нравится.

– Да. До сих пор помню, как получила первое письмо.