Дорогая, я дома

На пляже тусовались арабы – большими группами, парни в джинсах и футболках, девушки – в длинных платьях, платках. Не купался никто. Я пришла в шортах, ловила на себе взгляды местных – о том, чтобы искупаться, никто из нас даже не обмолвился. Мы просто сели на край бетонной стены, отделявшей набережную от пляжа, и стали смотреть на море. Внизу в стене были каменные ниши вроде маленьких домиков без дверей. Я гадала, что это может быть. Живут там какие-то люди или это раздевалки для купающихся, но их никто не использует, потому что здесь не раздеваются… Может, что-то религиозное, молельни например.

«Как ты думаешь, что это?» – спросила я Дэна.

«Не знаю», – ответил он.

«Хочешь порисовать?»

«Где? Здесь? – Он устало вздохнул. – Ты же знаешь, я не пишу пейзажей. И людей тоже…»

«Но когда-то же писал? Когда учился?»

Он не ответил. С вершины мечети вдруг прорезался голос муэдзина – искаженный громкоговорителем, он чем-то напоминал вой замысловатой сирены. Я повернулась, увидела толпу, медленно исчезающую в необъятных дверях мечети, и тысячи глаз, которые поворачивались в сторону ее белоснежных минаретов, словно и вправду видели там Аллаха. И на секунду убожество их жилищ и странность жизни показались мне исполненными значения. Тонкие небесные нити словно тянулись от напряженных лиц, из черных глаз к острым верхушкам башен, огромная вертикаль – в самое небо, к чему-то огромному и величественному, тем более величественному на фоне их лачуг. Я не понимала, о чем говорил им этот голос, что обещал, как вдыхал смысл в их жизни: но мне представилось, как невидимый муэдзин, усиленный тысячей мегафонов на минаретах мечетей всего мира, вдруг укажет направление, куда им всем идти – и толпа двинется и, подобно темной волне, потечет туда, куда ей сказали. И еще я пыталась представить себе такой голос, за которым могли бы пойти я или Дэн, или директора «Дойче Люфттранспорт», – и не могла. Над Берлином вместо минаретов нависала телебашня, голос которой способен позвать разве что на распродажу в Media Markt.

Мы посидели еще немного и пошли в гостиницу.

«Пойдем сегодня в Ricks Bar!» – предложила я.

«Пойдем», – ответил он.

Вечером мы вышли из номера – я в платье и туфлях, он – по-прежнему во всем черном, но хотя бы снял свои докмартенсы. Я пошла к банкомату, который стоял в лобби, вставила карточку. Банкомат долго скрежетал и вернул карточку, выдав на четырех языках: «Карта нечитаема». Меня охватила легкая паника. Дэн толкался у выхода, рассматривал газеты на стойке, на меня не смотрел. Я еще дважды попробовала засунуть карточку в банкомат – и он снова возвращал ее мне. Представилась неделя в незнакомой стране без денег, скандал при выписке из гостиницы… На подгибающихся ногах я отошла от банкомата.

– Все в порядке? – спросил Дэн.

– Да, – по возможности весело ответила я.

На этот раз с таксистом не было приключений. Он пытался было повезти нас кругами, но я издали увидела светящиеся в темноте буквы и показала – туда. Дэн заплатил за такси – видимо потому, что в прошлый раз платила я.

Ricks Bar находился в огромном здании, напоминавшем старую крепость. К дверям нужно было подниматься по ступенькам, где стояли двое охранников. Увидев иностранцев, они заулыбались – швейцар впустил нас, его лицо от улыбки разъехалось вширь. Внутри, под сводчатыми арками с восточным орнаментом, под тяжелыми люстрами за столиками сидели люди – все до одного европейцы. Нас проводили к столику у барной стойки. Справа от нас был рояль, за которым сидел белый, очень бледный пианист – полная противоположность тому, что в фильме. Официанты, напротив, все были черные. Словом, все было совсем не так, но мне все равно нравилось. В баре была совсем другая атмосфера, чем во всем остальном городе, – колониальная, респектабельная. Там был островок Европы, которой уже давно нет на свете, и мне впервые за всю поездку стало спокойно. Дэн опустился напротив меня.

«Видишь, – сказал он, – это все новое, сделано недавно».

Но и он улыбнулся. Мы заказали по коктейлю, который был, как и все, что содержит импортный алкоголь, ужасно дорогим. Потом взяли бутылку местного вина, какую-то марокканскую еду. На подмогу к пианисту на сцену вышла небольшая группа, певица запела что-то из популярного джаза. Мы чокнулись вином, выпили – все тревоги как будто отступили. За стойкой напротив нас сидела немолодая, хорошо одетая женщина, что-то писала на маленьком ноутбуке. Иногда она уходила на кухню, разговаривала с официантами, многие посетители, видимо завсегдатаи, с ней здоровались.

«Наверное, хозяйка», – кивнула я на нее.

«Ну да, – ответил Дэн, – не Богарт же. Все тут не так…»

Мы допили бутылку, приятная атмосфера бара погружала в сон.

«Выпьем еще?» – спросила я.

«Нет, давай попросим счет».

Мы подозвали официанта. Дэн заглянул в счет, вскинул брови, полез за бумажником. Я тоже посмотрела на сумму. Он вынул из кошелька ровно половину, положил на стол и передвинул счет ко мне. Я не двинулась.

«Ну?» – спросил он, глядя на меня. Официант ждал.